Эринакий провел Маниакиса к карте столицы, на которой рельефно выделялись порты. Маниакис мало интересовался портами, когда жил в Видессе. Даже когда ему приходилось плыть на корабле, гавань оставалась для него всего лишь местом, откуда он отбывал или куда прибывал. О военном значении портов он тогда не думал.
— Как тебе известно, Неорезийская гавань на северном побережье столицы в основном используется военными судами. — Эринакий указал на карту. Маниакис кивнул, это ему было хорошо известно. Друнгарий продолжил:
— Гавань Контоскалион на юге ничуть не хуже северной, уверяю тебя, хотя и меньше. Закон и обычай предписывают торговым судам заходить в южную гавань, а военным — в северную, хотя во время гражданских войн никто, к сожалению, не прислушивается к закону и обычаю. Ты следишь за моей мыслью?
— Да. Пока ты выражаешь ее очень ясно. Когда же она усложнится?
— Не волнуйся, величайший, — фыркнул Эринакий, — мы уже вплотную к этому подошли. — Он резко ткнул указательным пальцем в третий обозначенный на карте порт, расположенный на западной оконечности полуострова, в городской черте Видесса. — Эта бухта находится в непосредственной близости от дворца. Обычно там почти нет кораблей, только несколько таможенных посудин, яхта Автократора, на случай, если ему вздумается совершить морскую прогулку, несколько рыбацких суденышек, снабжающих дворцовую кухню свежей рыбой; может, что-нибудь еще в том же духе. Но гавань отлично укреплена и содержится в образцовом порядке, ничуть не хуже, чем Контоскалион. Когда армии необходимо переправиться через Бычий Брод, скажем, чтобы двинуться в западные провинции, все необходимое в основном идет через эту гавань как через самую близкую и наиболее удобную. Но поскольку обычно этот порт используется мало, есть шанс, что защитники столицы при подготовке обороны не обратят на него должного внимания. И если мы сумеем высадить там свои ударные силы…
— Тогда мы легко захватим императорскую резиденцию и заставим Генесия метаться, словно вспугнутая куропатка, — закончил за друнгария Маниакис.
— Так и случится, если все пойдет как надо, — согласился Эринакий. — Конечно, такой день, когда все идет точно по плану, вряд ли когда-нибудь наступит. Но по крайней мере, высадка в районе дворца смешает Генесию все карты, заставив его спешно перемещать свои силы, что тоже нас устраивает, поскольку вызовет страшную неразбериху.
— Верно, — согласился Маниакис. — Если он распылит свои силы, наши люди смогут взять штурмом городскую стену со стороны моря и пробиться в город. Эта стена ниже той что защищает столицу с суши; к тому же она одиночная, а не двойная.
— Может случиться и так, — рассудительно проговорил Эринакий, — но я бы на это не рассчитывал. Если нам удастся взять стену, значит, Генесий полностью лишился поддержки собственной армии и флота. А в таком случае ему все равно конец. Так или иначе.
— Если я правильно понял намеки, которые ты рассыпал щедрой рукой, — заметил Маниакис, — то ты предлагаешь атаковать одновременно и Контоскалион, и дворцовый порт в надежде, что они оба укреплены хуже, чем Неорезийская гавань.
— Совершенно верно, — согласился друнгарий. — Но нам, быть может, придется выдержать большое морское сражение, прежде чем мы доберемся до столицы. А может, и нет. Все зависит от того, насколько уверенно будут чувствовать себя Генесий и его капитаны, обнаружив наше приближение. Если они не решатся дать бой, значит, они нас боятся.
— Интересно, как бы ты поступил на месте Генесия? — спросил Маниакис.
— Узнав, что по мою душу собрался выступить сам Эринакий? — Друнгарий горделиво выпятил грудь. — Величайший, я бы до смерти перепугался!
* * *
Маниакис уже начал привыкать к кислым взглядам, которыми одаривали его священники, благословлявшие его дело. Они справедливо не доверяли его показной правоверности, но за шесть лет правления Генесия крепко усвоили: истинность веры сама по себе не дает никакой гарантии, что империя получит достойного правителя.
— Пусть Господь наш, благой и премудрый, дарует свое покровительство тебе, твоему правому делу и нашей святой церкви! — воскликнул священник, повернувшись к Маниакису и ясно давая понять, что, по крайней мере с его точки зрения, просто невозможно быть достойным правителем, не исповедуя при этом истинной веры. — Пусть возвратить он мир, спокойствие и былые победы славной Видессии! Да будет так!
— Да будет так! — эхом отозвался Маниакис. — Благодарю тебя, святой отец!
С его точки зрения, эта голубая сутана изложила все шиворот-навыворот; если видессийцы не начнут снова одерживать победы над врагами, ни мира, ни спокойствия империи не видать как своих ушей. Но затевать с клериком диспут было не время и не место.
— И я благодарю тебя, величайший! — ответил священник. — Я неустанно молюсь, чтобы ты после своего триумфа принял участие в богослужении в Высоком храме столицы. Неописуемая красота и святость этого храма делают его истинной обителью Фоса на нашей грешной земле. — Клерик вздохнул:
— Ах, если бы мне было суждено служить Господу нашему в таком чудесном месте…
Маниакис изо всех сил старался сохранить серьезную мину. Священник безусловно питал отвращение к васпураканской ереси, но это никак не мешало ему весьма прозрачно намекать на желательность своего перевода с Ключа в столицу. «Ох уж эти видессийцы, — подумал Маниакис. — В первую очередь думают о себе, во вторую тоже о себе. Всегда о себе…» Вслух он сказал:
— Когда я выиграю сражение за Видесс, все, кто помогал мне в моих трудах, будут вознаграждены.
Просияв, клерик принялся так пламенно превозносить и благословлять боевые корабли, что они, как показалось Маниакису, чуть не позакрывали от смущения свои нарисованные глаза.
— По-моему, самое время заканчивать с этим делом, — сказал Эринакий, когда клерик наконец выдохся. Хотя друнгарий, вне всякого сомнения, был верующим человеком, к религии он относился исключительно прагматически. — Пришла пора браться за наше главное дело, — продолжил он. — Мы должны водрузить голову Генесия на Столп, где ей самое место, а тело швырнуть на самую большую навозную кучу, какая найдется в Видессе. Как ты догадываешься, величайший, я ничего не имею против навозных куч!
— Зато, как я догадываюсь, — сказал Маниакис, — в Видессе каждый имеет что-нибудь против Генесия. В целом мире я знаю только одного человека, который не держит против него камня за пазухой. Это Сабрац, Царь Царей; ему перепало столько земель нашей империи, что Генесий теперь для него куда больший благодетель, чем был Ликиний; ведь тот сделал для Сабраца сущую безделицу, приказав нам с отцом вновь посадить его на трон Макурана.
