Конечно, фамилия обязывала[60], да и внешность — под стать. Выглядел барон, как полнейшая свинья: маленький, кривоногий, пузатый, с подслеповатыми крошечными глазками и вздернутым носом, облагороженным огромными волосатыми ноздрями. Он был глуп, от этого и считал себя самым умным.
Но со свиньями умел обращаться, как с братьями. И с домашними, и с дикими. Не с братьями, конечно, обращаться, а с животными. Хотя братья у него в хозяйстве тоже имелись, то ли старшие, то ли младшие, но все — на одно лицо, свиное рыло.
Стефан, удрученный своей выходкой на крещенье чужого сына, в охоте участвовал неохотно. Где указали — там и стоял, куда отправляли — туда и скакал. Лошадь, облаченная в специальную защитную броню, тоже большим желанием бодаться с вепрем не горела. Дюк охотничье копье держал в землю, потому как оно было тяжеловатым даже для него.
А барон с «лошадиной фамилией», роняя пену со рта, носился по лесу и тряс своим копьем, как тростинкой. Вот поэтому секач к нему на битву и не пошел. Он выбрал в качестве своего спарринг партнера молчаливого хунгара.
Выбежал из кустов, повилял хвостиком, хрюкнул что-то, вполне возможно, что поздоровался, и мелкими шажками устремился на не верящего своим глазам охотника. Пока Дюк пытался доказать себе, что вепрь идет именно на него, лошадь тревожно всхрапнула и попятилась. Убежала бы, конечно, быстрее ветра, да не было такой команды. А без команды — нельзя, в конюшне засмеют.
Секач ударил правым клыком в броню и попытался сдвинуть препятствие с места. Лошадь тоже напряглась, и они начали выписывать по полянке круги, разбрасывая вывернутый дерн из-под копыт. Стефан даже ноги приподнял, но потом опомнился, перехватился за копье и нанес им удар, от которого сам едва не вывалился из седла: копье прошло по покрытой щетиной шкуре твари, оставив на ней не самую опасную для свинской жизни царапину, и воткнулось в землю. Кабан издал недовольный визг, граничащий с ревом.
Кое-как выдрав свое оружие, Стефан решил прицелиться получше. Но не судьба, видать. Лошадь от услышанного ей вопля испытала, вероятно, глубокую психологическую травму, поэтому споткнулась, чем сразу же воспользовался ее оппонент. Вепрь просто уронил бедное животное на бок, а вместе с ней — и охотника, и захотел располосовать беззащитное конское брюхо своим острыми клыками. Но передумал, перенаправив свою ярость на вывалившегося из седла человека.
Дюк не смог придумать ничего лучше, как выставить перед собой свою охотничью пику. Он вообще в этот момент ни о чем не думал, жил, так сказать, не по-людски, на инстинктах. Секач тоже, по своему обыкновению, был далек от каких-то размышлений, свинский инстинкт толкнул его прямо правым плечом на острие копья и властно потребовал достать человека, порвать его на части и потом сожрать, заедая опавшими желудями.
Стефан держал свое копье не слишком удобно, оно даже слегка проскальзывало в его руках, но перехватиться было некогда. Кабан наседал и тащил перед собой охотника, не в состоянии его достать. Это обстоятельство вызывало настоящие приливы ярости, отчего животное ревело, не умолкая, лишь только временами переходя на поросячий визг.
Так они и ехали через кусты орешника, Дюк лишился обоих своих сапог, теперь дело было за штанами. Свинья крепко засадила себя на пику, кровь лениво сочилась из раны, добавляя неистовства зверю. Совсем скоро древко копья может уткнуться в какой-нибудь ствол, и тогда остается только гадать: что не выдержит первым — древесина оружия, либо кость лопатки вепря. Что-то подсказывало Стефану, что зверь в этом противостоянии ощутит перевес.
«Вот тебе и покушение!» — подумал Дюк. — «Кто же так эту скотину натаскал?»
В тот же самый момент другой визг добавился к уже существующим шумам. Сразу же копье хунгара передало его рукам удар, и потом давление на древко пропало. Но это длилось всего один миг, Стефан даже не успел как следует перехватиться, потому что в следующий миг его пика начала мотаться из стороны в сторону. Это вепрь изменил свою тактику и начал дергаться, не двигаясь при этом с места.
Не мудрено, в его бок так глубоко воткнулось другое копье, что прошло насквозь, и острие вылезло наружу с другой стороны туловища. За древко пики уже никто не держался, потому что наскочивший на секача барон Боархог уже летел в воздухе, выпрыгнув, подобно рыси, из седла своего скакуна. В его руке был зажат длинный стилет треугольного сечения, нацеленный в этот момент прямо на несколько сбитого с толку зверя.
Барон не умел летать долго, даже отчаянно визжа при этом. Он обрушился на вепря, все еще могучего и донельзя опасного, сверху, и ловко всадил свой стилет прямо ему за ухо. Секач в тот же момент успокоился, обиженно хрюкнул и завалился набок, насколько ему позволяло это сделать торчащее копье. Он пару раз дрыгнул задней ногой и испустил дух.
— Вот так! — прокричал все также визгливо Боархог. — Вставайте, Ваше Величество. Я его заколол!
— Премного вам мерси, — ответил Стефан, с трудом подымаясь на ноги. Ему сделалось холодно, все-таки не май месяц, Рождество на носу, а штаны на заднице порваны. Не штаны — а сплошная дыра.
— Будете? — спросил барон. Оказывается, он достал из своей седельной сумки маленький серебряный кубок и нацедил в него парящей крови убитого кабана.
— Разве что с солью, — пожал плечами Дюк, не горя, впрочем, желанием совершать такой охотничий ритуал.
— Ну, как хотите, — в два глотка Боархог поглотил страшноватое питие, оттер рукавицей окровавленные усы и бороду. — Нету соли.
Сразу же после этого он достал из той же сумки рог и задудел в него, отчаянно пузыря щеки и выпучивая свои маленькие глаза. Через некоторое время прискакали на зов прочие охотники, каждый хлопнул по стаканчику крови, одобрительно поцокал языком и скосил глаза на нагой зад Стефана.
— Сегодня в мои угодья, — приказным тоном сказал барон. — Зажарим вепря и, как следует, отметим удачную охоту. Да и вам, уважаемый, надо что-то приодеть, чтобы прикрыть срамоту.
Эти слова он уже адресовал Дюку. Тот вздохнул, соглашаясь. Обращение «уважаемый» неприятно резало слух. Дать бы по башке, да нельзя — спаситель, как-никак. Ехать в стойбище к барону тоже не хотелось, и не по соображениям безопасности. В конце концов, захоти тот прибить Стефана — позволил бы это сделать дикому кабану. Или пристрелил бы для верности из арбалета, а потом сказал, что стрелял в зверя, но промахнулся. Поверили бы за милую душу. Неприятный был человек этот барон, настоящая свинья. Но штанами у него разжиться не помешает.
К имению Боархога добрались быстро, жил он тут, как оказалось, неподалеку. Каменный дом, чем-то напоминающий хлев, грязи по колено и уж никакой тебе бани. Стефан привык к тому, что бароны эти никогда не моются, словно блюдут какой-то свой этикет, или дань чиганским традициям. Но самому попариться хотелось отчаянно.
