«И как же он это сделал, если сам не был Гарпией?»
– Её величество отдала Хиздару руку и сердце, сделала его королём и супругом, восстановила искусство смерти в ответ на его мольбы. А он отплатил ей отравленной саранчой.
– Он отплатил ей миром. Не отталкивайте этот мир, сир, умоляю вас. Мир – это жемчужина, которой нет цены. Хиздар – из рода Лораков, и он никогда бы не замарал руки ядом. Он невиновен.
– Откуда вам знать?
«Если, конечно, вам не известен настоящий отравитель».
– Боги Гиса сказали мне.
– Мои боги – Семеро, и Семеро мне ничего такого не говорили. Ваша мудрость, вы доставили юнкайцам моё предложение?
– Всем лордам и капитанам Юнкая, как вы мне и повелели... но, боюсь, вам не понравится их ответ.
– Они отказали?
– Именно так. Мне сказали, что никаким золотом не выкупить ваших людей. Только кровь драконов дарует им свободу.
Именно этого ответа и ожидал сир Барристан. Пожалуй, именно на него он и надеялся. Селми сжал губы.
– Я знаю, что это не те речи, которые вы желали услышать, – добавила Галазза Галар. – Но я вижу в них смысл. Драконы – ужасные чудовища. Юнкайцы боятся их... и не без причины, вы с этим не поспорите. Наши летописи говорят о драконьих владыках грозной Валирии и о том разорении, которому они подвергли народы Старого Гиса. Даже ваша юная королева, славная Дейенерис, именовавшая себя Матерью Драконов... мы видели, как она горела в тот день в яме... даже она не смогла защититься от ярости драконов.
– Её величество не... она...
– ...мертва. Пусть боги даруют ей сладкий сон. – Под вуалью блеснули слёзы. – И пусть её драконы тоже умрут.
Не успел Селми подыскать слова для ответа, как снаружи раздался тяжёлый топот. Двери распахнулись, и в покои ворвался Скахаз мо Кандак в сопровождении четырёх Медных Тварей. Когда Гразхар попытался загородить ему путь, Бритоголовый оттолкнул мальчишку.
Сир Барристан вскочил на ноги.
– В чём дело?
– Требушеты! – прорычал Бритоголовый. – Все шесть.
Галазза Галар встала.
– Таков ответ Юнкая на ваши предложения, сир. Я предупреждала, что вам он не понравится.
«Так значит, они выбрали войну. Да будет так». Сир Барристан почувствовал себя до странности легко. Война была для него делом понятным.
– Если они думают, что могут сломить Миэрин, швыряя в нас камни...
– Не камни, – голос старухи был полон горя и страха. – Трупы.
Холм был похож на каменный остров в море травы.
Спуск с него занял у Дени половину утра, и она совершенно выбилась из сил, пока добралась до подножия. Мышцы болели, её лихорадило. Руки до крови ободрались о камни. «И всё-таки они заживают», – подумала девушка, потрогав лопнувший пузырь от ожога. Кожа на руках покраснела и стала болезненно-чувствительной, из трещин сочилась бледная сукровица, но, тем не менее, раны заживали.
Снизу холм казался ещё больше. Дени назвала его Драконьим Камнем в честь древней крепости, в которой родилась. Она не помнила тот настоящий Драконий Камень, но этот забудет не скоро. Склоны внизу заросли колючими кустарниками и травой, выше начинались беспорядочные завалы из голых камней, громоздившиеся чуть не до небес. Там, среди разбитых валунов, острых как лезвия гребней и остроконечных вершин, в неглубокой пещере устроил своё логово Дрогон. Дени поняла, что он жил там всё это время, когда впервые увидела холм. Воздух пропах пеплом, все камни и деревья поблизости были опалены и закопчены, а земля устлана жжёными и раздробленными костями. Но для дракона это место стало домом.
Ей ли было не знать, как тянет домой.
Два дня назад, взобравшись на вершину скалы, она заметила на юге воду – тонкую полоску, блеснувшую на закате. «Ручей», – догадалась Дени. Пусть он невелик, но приведёт её к большему ручью, этот больший ручей впадёт в какую-нибудь мелкую речушку, а в этой части света все реки – притоки Скахазадхана. А когда Дени найдёт Скахазадхан, ей останется только идти вниз по течению до самого Залива Работорговцев.
Честно говоря, она предпочла бы вернуться в Миэрин верхом на драконе. Но Дрогон, судя по всему, не разделял этого желания.
Драконьи владыки старой Валирии управляли своими драконами с помощью заклинаний и звуков колдовских рогов. Дейенерис пришлось обходиться криком и кнутом. На спине дракона она будто заново училась ездить верхом. Прежде, когда Дени хлестала свою Серебрянку по правому боку, кобыла сворачивала влево – инстинкт заставлял лошадь уходить от опасности. Теперь же, когда она била кнутом Дрогона по правому боку, дракон сворачивал именно направо – инстинкт побуждал дракона атаковать. Иногда, казалось, не имело значения, куда пришёлся удар, а иногда зверь летел туда, куда ему хотелось, и нёс хозяйку с собой. Ни кнут, ни крик не могли заставить Дрогона повернуть, если он не желал поворачивать. Со временем Дени поняла, что кнут скорее раздражает его, чем причиняет боль – драконья чешуя была твёрже рога.
Но как бы далеко ни залетал дракон в течение дня, к ночи какой-то инстинкт заставлял его возвращаться на Драконий Камень. «Это его дом, а не мой». Её дом в Миэрине, там, где остались супруг и любовник. Конечно же, там её место.
«Я должна иди дальше. Если оглянусь, я погибла».
За ней следовали воспоминания: плывущие внизу облака, несущиеся по траве лошади, крошечные как муравьи, серебристая луна, до которой почти можно дотянуться рукой, блестевшие на солнце ярко-голубые реки. «Увижу ли я это ещё раз?» На спине Дрогона она чувствовала себя гораздо целостнее, чем прежде. Высоко в небесах отступали все беды мира. Как можно от такого отказаться?
И всё же ей пора. Это дети могут проводить жизнь в играх, она же взрослая женщина – королева, супруга, мать для тысяч людей. Она нужна своим детям. Дрогон склонился перед кнутом, должна подчиниться и Дейенерис. Снова надеть корону и вернуться на свою эбеновую скамью и в объятия благородного супруга.
«К Хиздару с его вялыми поцелуями».
Этим утром солнце нещадно палило с лазоревой синевы. На небе не было ни облачка. Это хорошо. Одежды Дени превратились в лохмотья, которые не слишком-то грели. Одна сандалия слетела во время шального полёта из Миэрина, другую Дени оставила у пещеры Дрогона, рассудив, что лучше идти совсем босой, чем в одной сандалии. Токар и вуали она бросила в бойцовой яме, а её льняная сорочка не могла противостоять жарким дням и холодным ночам Дотракийского моря и была испачкана потом, травой и грязью К тому же, Дени оторвала полосу от подола, чтобы перевязать себе голень. «Я наверняка выгляжу как оборванка, голодная оборванка, – думала Дени, – но если не похолодает, не замёрзну».
