— А все-таки? — не отставала Лара. — Зачем?
Тогда Гобзиков ответил:
— Я не туда, я оттуда.
Это было правдой.
Ему не очень хотелось вспоминать про то, как в восемь лет он выучился пришивать пуговицы, штопать носки и варить картошку. Про то, как мать ни разу не спросила его, нравится ли ему учиться в Лицее. (Потому что она сделала слишком много для того, чтобы сын учился в Лицее, и он должен это ценить.) Про то, как все свои редкие выходные мать сидела на табуретке и смотрела в окно. Будто кого-то ждала.
Гобзикова всегда интересовало, кого она все-таки ждала. Ему казалось, что отца. Об отце в их семье не говорилось, и так было всегда. Считалось, что его нет. А однажды он услышал, как мать разговаривала на кухне со своей приятельницей, и узнал, что отец его был сумасшедшим и всюду вбивал гвозди.
История с гвоздями его весьма удручила. И даже испугала — в последнее время Гобзиков замечал ту же привычку и за матерью, она тоже бессмысленно вбивала гвозди. Это было страшно.
Вообще страшного вокруг хватало. Дом с косыми деревянными полами. Улица Красных Партизан — слепые от грязи двухэтажные дома, дохлятина в канавах. Дорога до остановки — между грязными некрашеными гаражами. Школа. И цвет, хуже всего был цвет — цемент или жидкая грязь.
Будущее тоже представлялось страшным. Расписанным черно-белым, не допускающим вариантов. Гобзиков боялся его и не хотел, чтобы оно наступало. Но до будущего надо было дожить. Надо было учиться, хорошо учиться, быть первым в учебе. Потому что только первый получит губернаторскую стипендию, только первого возьмут в Лицей им. Салтыкова-Щедрина. Потому что только первый сможет выбраться с улицы Красных Партизан.
Быть первым оказалось тяжело, но Гобзиков старался. Изо всех сил старался. И какое-то время был первым. Даже после того, как открыл сарай и у него появилось о чем думать.
К их квартире прилагался сарай. Большой, почти двухэтажный. Дверь в сарай была завалена дровами и каким-то абсолютным барахлом. Причем до такой степени завалена, что на завалах даже разрослись кусты, причем уже немаленькие. Сарай не открывали лет двадцать, а то и дольше. Гобзиков решил узнать, что в нем и почему в него так долго никто не заглядывал.
Как выяснилось, у квартиры имелась история. Причем отнюдь не безоблачная. Ее преждний владелец слыл странным человеком. Он был то ли изобретателем, то ли землемером. У него имелся маленький сын, и он везде ходил со своим сыном, посадив его в рюкзак. А потом землемер умер от сердечного приступа. Это случилось летом, когда в доме никого не было — все разъехались по курортам. И ребенок пробыл несколько суток один. Вернее, с мертвым папашей. Его спасли электрики, проверявшие счетчики.
После того случая в квартире никто не жил, боялись все чего-то. И в сарай никто не заглядывал по той же причине — считали, что в нем живет дух изобретателя. Ну, или что-то вроде.
Впрочем, то, что сарай принадлежал изобретателю, Гобзиков понял сразу, как только в него забрался, все свободное пространство там было забито разными приборами. Причем какими-то на редкость древними, какие использовались чуть ли не до войны еще. Осциллографы, радиоприемники, теодолиты и прочие, которые Гобзиков опознать не смог. А один прибор и вовсе был какой-то чудной — смесь всех остальных и с большой антенной в придачу.
Гобзиков был несколько разочарован: несколько недействующих моделей вечного двигателя и склад сомнительного металлолома — совсем не то, что он хотел встретить. В принципе, все это можно сдать в утиль и хоть что-то получить. В приборах наверняка должны иметься детали, содержащие ценные металлы.
Гобзиков решил ревизовать сарай, на что ушло больше недели. К радости Гобзикова, сарай оказался не таким уж и бесполезным. В нем обнаружилось много инструментов, причем не абы каких, а высококачественных, из дорогих сплавов, некоторые даже импортные, вернее, трофейные (на наборах стояло клеймо в виде свастики). В нем обнаружилась проволока. Обнаружились болты и гайки.
Но самое интересное обнаружилось, само собой, под конец.
В дальнем углу, под кучей совершенно ненужных железок стоял сундучок. Небольших размеров, похожий на футляр для швейной машинки. Сундучок открылся легко. Внутри не оказалось ни драгоценностей, ни пакета акций Apple Computer Incorporated[3], вообще ничего на первый взгляд ценного. Какие-то старые карты, судя по всему, еще и самодельные. Гобзиков не обратил на них никакого внимания. На самом дне сундучка болталась жестяная коробка зеленого цвета.
Жестянка Гобзикова заинтересовала. Он попробовал ее вскрыть, но не получилось — крышка оттягивалась и пружинила. Гобзиков потянул сильнее. Внутри что-то щелкнуло и зашипело, коробка мгновенно стала горячей и задымилась, он уронил ее на пол. Гобзиков понял почти сразу — сработал термический запал. Тот, кто оставил коробку, не хотел, чтобы содержимое досталось случайному человеку. Гобзиков метнулся к полке, схватил какой-то нож, подцепил крышку…
Он не успел.
В коробке хранилась тетрадь, и когда Гобзиков вытряхнул ее на пол, она уже сгорела, рассыпалась черным пеплом. Осталась последняя страница. Вернее, половина страницы. Гобзиков бережно поднял ее с пола пинцетом и прочитал: «…маршрута и сможешь уйти. И получишь все, что захочешь».
Гобзиков перевел это так: «Придерживайся маршрута и сможешь уйти. И получишь все, что захочешь».
Тут Гобзиков подпрыгнул. От предчувствия. Потому что найденные карты явно должны были указывать тот самый «маршрут».
Сначала Гобзиков думал, что речь идет о сокровищах.
Но очень быстро понял, что сокровища тут совсем ни при чем. На картах ничего не указывалось конкретно, а сокровища, какими бы они ни были, всегда обозначались. Либо крестиками, либо точками, либо сердечками. А тут никаких крестиков. Значит, не клад.
Потом Гобзиков стал подозревать, что имеются в виду места посадки НЛО. Однако, вспомнив, когда именно карты были нарисованы, понял, что НЛО пролетают мимо — тогда про тарелки только в Америке слышали.
Больше никаких идей не возникло, но найденное Гобзикова чрезвычайно заинтересовало. Не зря же землемер все это изготовил и хранил? Гобзиков стал изучать карты, перерисовывать их, старался вникнуть в смысл. Копировать и кому-то показывать опасался — ему не хотелось, чтобы кто-то вообще о них знал, кроме него.
Он сравнивал карты, вычерченные неизвестным землемером, с картами настоящими. Сходство обнаруживалось. Некоторые чертежи походили на карту области. Но с серьезными различиями, и понять, что чему соответствует, Гобзиков не мог. Река была похожа. Те же изгибы, те же заливы. А все остальное…
