— Спасибо тебе, Лидрал.
Та улыбается.
— Приятно было путешествовать в компании. А то ведь я, признаться, уже позабыла, как это может быть славно. Но, — тут тон ее делается строже, — пора расставаться.
— Эй, купчиха, — кричит с борта бородатый шкипер, — мы отчаливаем!
Лидрал поднимается на борт, когда неряшливый юнец уже отвязывает передний линь.
Доррин провожает отходящую шаланду долгим взглядом.
— Доррин, нам тоже пора. Скоро полдень.
Доррин медленно взбирается в седло.
— Нам перепало больше, чем я ожидал, — говорит Брид Кадаре.
— Конечно, — с широкой ухмылкой отзывается девушка, — и спасибо за это скажи Доррину.
— Спасибо, Доррин, — с такой же ухмылкой произносит Брид.
— За что? — спрашивает Доррин, чувствуя, что заливается краской.
— За то, что ты безусловно очаровал нашу купчиху.
— Это точно, — весело подтверждает Кадара.
— Жаль ее, — говорит Брид, направляя мерина в сторону от реки, мимо каменных загонов с козами и маленьких хижин.
Кадара кивает:
— Да, она все тянет на себе, а этот ее братец — пустое место. Белые по-прежнему воюют с Преданием.
— Не всякий мужчина — пустое место, — замечает Доррин.
— Так ведь суть Предания вовсе не в этом, а в том, что случилось, когда мужчины не пожелали слушать женщин и даже отказали им в равном праве высказываться.
— Куда прете! — внезапно орет какая-то женщина, и Доррин натягивает поводья, чтобы Меривен не наехала на мальца, бросившегося ей чуть ли не под копыта за своим мячиком.
— Смотреть надо, куда едете! — кричит женщина, размахивая метлой так, что летит солома. — Скачут сломя голову, демоном проклятые чужеземцы! Того и гляди задавите человека!
Последняя фраза несется уже вдогонку Доррину.
— Верно, Доррин, — качает головой Кадара. — Будь осторожнее, а то весь город передавишь.
— Хотелось бы мне знать, где это и когда у женщин не было права высказываться? — бормочет про себя Доррин.
Над его головой смыкаются облака. За его спиной река Джелликкор течет на север к холодному морю, а женщина в серых лохмотьях размахивает соломенной метлой и выкрикивает ругательства.
Стоит Доррину сунуться на кухню, как кухарка, неприветливая особа с плоским носом, заметив его, кричит:
— Нету здесь Джардиша, он к Хиттеру пошел! Скоро вернется. А хочешь позавтракать, так помоги нам, — она указывает на бак с водой. — Вот ведро. Воду бери из заднего колодца — по этой лестнице ты спустишься прямиком к нему.
Доррин берет ведро и открывает заднюю дверь.
— И хорошенько вытри ноги, парнишка, — несется ему вослед.
Юноша выходит на утренний холод, жалея, что не смог поспать подольше. Впрочем, что за радость ворочаться в спальном мешке на жестких чердачных досках, когда в трех локтях от него спят в обнимку Кадара с Бридом?
Лестница выводит его на огороженный двор. Половину его занимают взрыхленные, но еще не засеянные грядки. Почва подернута инеем, и, направляясь к колодцу, он выдыхает пар.
Дубовое, скрепленное железом ведро, опускаясь на веревке, проламывает ледок, успевший сковать поверхность колодца. Юноша ставит колодезное ведро на уступ и переливает из него воду в ведро кухонное, не такое большое и тяжелое. Холодная вода расплескивается, обжигая его руки, как жидкий лед. Над дымоходом поднимается и сносится ветерком белая струйка дыма.
— Ноги вытри, — напоминает кухарка, когда Доррин возвращается с ведром на кухню.
Она стремительно шинкует и нарезает кубиками какие-то сомнительные овощи.
— Что, никогда не видел, как готовится похлебка? — хмыкает кухарка, завидя, что он не может отвести глаз от стремительно двигающегося ножа.
Чтобы наполнить бак, Доррину приходится спуститься к колодцу трижды.
— Управился-таки, — хмыкает кухарка — Садись, завтрак на столе.
— Спасибо, — добавляет большеглазая служанка Лисса.
— Не за что его благодарить, девочка. Он всего-навсего очередной бродяга, который спустя восьмидневку уберется неведомо куда, ежели его раньше не сцапают Белые стражи. Не могу понять Джардиша.
Выдвинув табурет, Доррин садится за исцарапанный стол, на котором красуются каравай черного хлеба, треугольник сыра, тарелка с сушеными фруктами, три побитые глиняные кружки и серый кувшин, над которым поднимается пар.
— А как насчет твоих приятелей, парень? — ворчит стряпуха. — Они что, весь день собрались дрыхнуть?
— Не думаю, — отвечает Доррин, глядя на серую марь за окошком, — но ведь еще только-только как рассвело. Разве не так?
— Если хочешь, чтобы из тебя вышел толк, не спи после вторых петухов.
Лисса, перед тем как уйти с пустым подносом, с улыбкой бросает на Доррина взгляд.
— Скажи старой миссус, что ежели она хочет горячего сидра, пусть дважды позвонит в колокольчик! — мелькающий нож застывает, и кухарка сметает овощи в бурлящую в глубокой кастрюле темную жидкость.
Доррин наливает кружку горячего сидра, потом отрезает хлеба и сыра. Хлеб теплый, хорошо пропеченный, сыр холодный и острый.
— Очень вкусный хлеб, — хвалит он.
— А то как же! Я другого не пеку. Если за что-то берешься, то уж делай на совесть, а иначе будешь просто занимать место.
— И сидр замечательный.
— Ты что, не слышал меня, парнишка? Я хорошая повариха и плохой снеди не подаю. А вздумайся мне подавать, так я буду не повариха, а невесть кто.
— Ага, вот где это место! — доносится с лестницы добродушный голос Брида.
— Какое еще место? — фыркает кухарка, когда Брид ступает на широкие половицы. — Ты бы лучше пошевеливался, а то и к закату не растрясешься.
— Твоя правда, матушка, — беззлобно отзывается Брид, выдвигая табурет напротив Доррина и наливая две кружки горячего сидра.
— Конечно, моя, но я не нуждаюсь, в том, чтобы мне говорил об этом сопливый мальчишка.
Кадара садится на табурет рядом с Бридом, берется обеими руками за горячую кружку. Пар клубится прямо в лицо.
— А ты слишком хорошенькая, чтобы быть бойцом, — нож кухарки тычет в сторону Кадары. — Своими глазками ты сразишь больше мужчин, чем той железякой, с которой притащилась вчера.
Кусок хлеба застревает у Доррина в горле.
— Ни слова, — шепчет Кадара Бриду. — И ты тоже! — эти слова обращены уже к Доррину.
Доррин смотрит на Брида и ухмыляется.
— В том, чтобы девушка знала себе цену, нет ничего дурного, а вот излишняя скромность торит дорогу для демонов. Да-да, многие девицы оказывались брошенными с младенцами лишь из-за того, что не верили в свою красоту. Ха!
Снова мелькает нож, и в кастрюлю падает очищенная от мяса кость.
