Некоторое время Риус вполне успешно преодолевал подобные ловушки, скользя под углом, удерживая кораблик так, чтобы тот и носом не зарылся, и на борт больше не лег, но в какой-то момент шторм все же поймал его на ошибке, снова зацепил водой нос, но на этот раз толкнул в корму с такой силой, что ушкуй совершил полный кувырок. Мачта, которая и от ветра уже гнулась, словно луговой колосок, удара о воду не выдержала и лопнула с ледяным звоном, словно ножка хрустального бокала. Корабль вынырнул уже без нее, удерживая только на снастях, словно сломанную конечность на обрывках сухожилий.
— Все, — громко выдохнул Риус.
Это означало, что шансов больше нет: без той небольшой тяги, что давала мачта, ушкуй стал совершенно неуправляем. Радостные волны закрутили его, плеснули с одной стороны, с другой, крутанули меж пенных ладоней, перекинули друг другу, воткнули носом в основание целого водяного хребта, залив по самые борта, приподняли, снова крутанули через киль — но на этот раз вода из кораблика уже выплеснулась, хотя и с частью груза. Заметно полегчавший ушкуй опять легкой бабочкой заплясал по гребням пенных валов, временами ныряя в самую бездну, но потом неизбежно взлетая обратно в высоту. Обозлившиеся волны что есть сил били его со всех сторон, так злобно, что местами даже доски разошлись, а борта стали сочиться — однако храбрый кораблик не сдавался, а проникающая внутрь его вода от особо сильных толчков сама же вылетала обратно в холодный океан.
Шторм оборвался так же быстро, как и начался: ветер переменился и стих, вместе с ним буквально за час исчезли волны. Море стало тихим и почти гладким, и над всем этим благообразием гигантскими цветастыми всполохами празднично засияло полярное сияние.
— Господь милостив, — перекрестился Риус и осел на палубу. — Услышал наши молитвы. Всем переодеться в сухое, пока не заледенели. Всем переодеться — и спать.
По такому случаю князь разрешил корабельщикам и переодеться, и улечься на отдых в своей каюте, куда так и не смогли прорваться буйные волны. Семеро человек быстро надышали крохотную каморку так, что даже пришлось приоткрыть дверь, настолько показалось влажно и тепло.
Поутру же путники принялись подсчитывать убытки. Корпус потек. Да так лихо, что поутру вода плескалась выше колена и ее пришлось вычерпывать несколько часов. Затем корабельщики подтянули ломаную мачту, кое-как примотали верхнюю часть к торчащему из палубы пню. Перетянули ванты по новой высоте и наконец-то смогли поднять, а точнее — приподнять парус. Ветерок по морю тянулся слабый, почти неощутимый, но вода за бортом все же зажурчала, ушкуй начал слушаться руля.
— На юг, — махнул рукой князь Сакульский. — Если что, хоть на берег сможем выйти.
Однако вскоре — наверное, на следующий день, ибо в темноте полярной ночи определить это было сложно, — вскоре стало ясно, что дела не так уж плохи. Один человек при постоянном вычерпывании вполне успешно справлялся с сочащейся водой, огрызок мачты надежно удерживал парус, а слабый ветерок позволял успешно двигаться дальше к родной земле. Когда в свете звезд и небесных сполохов впереди стала различима полоска берега, Андрей приказал повернуть влево и идти вдоль нее, сам же долгими выходами сознания из тела пытался нащупать впереди хоть какое-нибудь жилье. Он был уверен, что селения здесь есть. Не может быть, чтобы на незамерзающем морском берегу не поселились русские рыбаки или китобои. Или хотя бы местные — а уж они и к русским деревням проводят. И в конце концов ему это удалось — не увидеть, а ощутить некой толикой своего сознания присутствие далеко впереди живых душ, людей и по этому ощущению вывести искалеченный ушкуй в глубокую длинную бухту, затерянную среди обледенелых каменных уступов и заснеженных гор.
Сама бухта оказалась больше чем наполовину скована льдом, однако на чистой воде стояло несколько коротких причалов, возле которых, на берегу, дожидались сезона пяток крупных поморских кочей с характерными лыжами на днище.[14]
— Свои, — облегченно кивнул Зверев. Ушкуй, не без труда опустив парус, медленно подкатился к самому дальнему причалу. Риус налег на кормовое весло, поворачивая судно, и оно мягко привалилось бортом к причалу.
От стоящих на возвышении домов к ним уже бежали люди.
— Здравы будьте, православные, — осенил себя крестом князь Сакульский, сразу и однозначно демонстрируя свою принадлежность к русскому миру. Остальные члены команды, скинув шапки, последовали его примеру. Подбежавшие тоже закрестились, но не так чинно и размашисто. Да и одеты были больше по-лапландски: глухие малицы до колен с отороченными песцом капюшонами и высокие меховые сапоги шерстью наружу, уходящие куда-то под подол. Однако заговорили они по-русски:
— Мир вам, добрые люди! Кто такие будете, откуда путь держите?
— Князь Андрей Сакульский имя мое и звание, — представился Зверев. — Дело у меня срочное к государю. В Москву спешу.
— Потом, потом о делах, княже! — оборвали его местные. — Ныне в баню первым делом, после моря отогреться! Вина горячего выпить, перекусить, опосля речи будешь сказывать.
— Где мы хоть находимся, люди добрые? — поинтересовался Риус.
— Териберка[15] сие, погост новгородский. Берег же Мурманский.
Баня у местных промысловиков оказалась уже жарко натоплена. Проводивший до нее лопарь только всего и сделал, что залил огонь да закрыл продых над дверью, из которого выходил дым. Указал в угол:
— Кадки с пресной водою там. В котле соленая. Как отмоетесь, опосля сполоснуться не забудьте.
— А почему… — закончить вопроса Риус не успел. Дверь захлопнулась, и путники стали торопливо раздеваться.
Только здесь, в жарко натопленном срубе, обложенном снаружи камнями и занесенным снегом, стало ясно, насколько продрогли за последние дни корабельщики. Стынь выходила из тел долго и нудно, и даже уже порядком пропотевшие люди все равно ощущали холод в коленках, плечах, в хребтине. Наверное, прошло не меньше часа, прежде чем они окончательно согрелись и стали уже нормально намываться, не жалея щелока и воды.
Местные жители, похоже, отлично знали, как долго вернувшийся с моря корабельщик приходит в себя — как раз где-то через час внутрь заглянул уже другой промысловик, с заиндевевшими усами и бородой, поставил кувшин, кинул охапку безразмерных малиц:
— Вот, в теплое оденетесь опосля. Как готовы будете, но тропинке во второй дом идите. Там накрыто.
В кувшине оказался густой вареный мед. Князь приложился к нему первым, передал Риусу, и дальше угощение пошло по кругу, завершившись на самом молодом из корабельщиков. Андрей же, ополоснувшись, первым стал одеваться — от намека на накрытый стол у него тут же подвело в животе. Его примеру последовали и остальные. Одевшись, они один за другим пробежали по улице, на этот раз встретившей обжигающим холодом, и нырнул в указанный дом.
