Окинули Прошку тяжелыми взглядами и снова на карточки уставились.
– Тебе чего? – спросил раздатчик, хмуря брови.
– Пыли, – просто ответил Прошка.
Рыжий усмехнулся:
– Сколько?
– Одну меру.
– Малую али большую?
– Чтобы до утра хватило.
– Тогда большую.
Рыжий раздатчик сунул руку под стол, достал крохотный берестяной кузовок и положил его на стол.
– Чего глаза лупишь? – грубо спросил он. – Деньги давай!
Прошка достал из кармана кожаный кошель, вынул деньги и положил на стол. Раздатчик накрыл деньги огромной ладонью, а другой рукой пододвинул к Прошке кузовок.
– Держи. Топай налево. Увидишь, шторка открыта – ступай туда. Там для тебя топчан.
– Благодарствую, – хмуро проронил Прошка, сгреб кузовок и зашагал к комнатке.
Проходя по коридору, воренок неожиданно захотел отлить. Можно было вернуться на улицу, но коли туда выйдешь, обратно могут уже не пустить. Для гостей в блажной избе имелся нужник. Да вот только где он – Прошка позабыл.
Он остановился и завертел головой, надеясь увидеть какую-нибудь дверцу. Вертел-вертел, да ничего не вывертел. Нету двери. Зато узрел, что коридорчик, дойдя до стены, поворачивает влево. Туда Прошка и направился. Дошел, повернул и увидал узкую лесенку, ведущую глубоко вниз, так глубоко, что и не видно там было ничего, окромя тьмы.
Прошка поколебался немного, а потом решил – нужда выше неволи, и ступил на лесенку.
Вниз спускался долго. А как спустился – уткнулся носом в узкую дверцу. Толкнул ее раз – не поддалась. Толкнул посильнее – скрипнула и открылась. Прошка, возликовав, вошел в дверь и оказался в новом коридорчике. Здесь было мглисто и сыро. На стене в одном месте догорал над чашей с водой берестяной факелок.
В его неверном свете двинулся Прошка дальше.
Пока шел, задумался вдруг о своей жизни. О том, как продаст бурую пыль перекупщикам, как разбогатеет и полгода будет на лавке жировать да пироги жевать.
Думать о таком было приятно. Долго ли, коротко ли шел по коридору Прошка, но вдруг услышал легкий гомон и остановился. Повернул голову на гомон и обомлел. В широкую щель ему было видно комнату. А в комнате творилось такое, отчего запылало Прошкино лицо и закружилась голова его.
Сначала воренку показалось, что это баня. Но пригляделся Прошка и понял: нет, не баня. Ни ковшей, ни ушатов, ни веников. А только длинный-предлинный стол, а за ним – девки голые!
Сидят, бесстыдницы, и пыль по кузовкам сыплют. По одну сторону стола – малые меры, по другую – большие.
Прошка тряхнул головой и ущипнул себя за щеку. Потом зажмурил глаза, подержал так немного и открыл снова. Девки по-прежнему сидели за столом и мяли в руках махонькие берестяные кузовки с бурой пылью, и одежды на них от того, что Прошка щипал себя за щеку и жмурил глаза, не прибавилось.
Голые груди с темными сосками бесстыдно торчали над столом. Работали девки споро и весело. Переговаривались, улыбались. Говорили вроде не по-нашему. Прошка прислушался и уловил говор племен лесных да степных. Ну и ну!
Разглядел воренок и кое-что другое: за спинами у девок прохаживались два огромных охоронца с кинжалами на поясах. На голых девок они почти не глядели. Видать, давно попривыкли к такому бесстыдству.
Прошку забила дрожь – то ли от возбуждения, то ли от удивления, то ли от страха. А может, то чудила в его животе брага? Поди знай.
Прошка долго таращился на девок, не в силах отвести взгляд. В голове воренка теснились нечистые мысли. Ладони вспотели, в паху зажгло.
Одна девка встала, взяла с пола ведро и пошла вдоль стола, доставая из ведра щепотку чего-то белого и подсыпая в каждый кузовок. Вот оно что! Бурую пыль-то мукой бодяжат! Ну, дела!
Прошка еще долго стоял бы у щели, но нужда заставила его пойти дальше – в поисках отхожего места. Дважды свернув по коридорчику налево, Прошка увидел еще одну дверцу. С виду она казалась совсем глухой и почти приросшей к стене. Прошка хотел уж уйти, но залюбопытничал. Что, ежели за этой дверцей – гора бурой пыли? Запустить руку в эту гору, взять жменьку да в карман. Никто даже не заметит!
Прошка колебался. Соблазн был велик, однако и рисковать не хотелось. Особенно в такой день, когда в кармане у него лежала богатая добыча. В конце концов, решил Прошка так: дернет разок легонько за ручку, и все. Коли дверца поддастся – хорошо. А нет – значит, так тому и быть. И Прошка протянул руку к дверце…
Разочарованию воренка не было предела. За дверцей оказалась обычная старая кладовка, забитая всякой рухлядью. Протиснувшись внутрь, он обшарил старые коробы и баклаги, все они были пусты, а кроме того – густо заросли махровой пылью.
Прошка уже хотел уйти, как вдруг услышал чьи-то приглушенные голоса. Только сейчас воренок обратил внимание на дощатую стену, испачканную черной краской. Доски рассохлись и прилегали друг к дружке неплотно. Воренок пробрался к стене и приник глазом к одной из щелей.
В комнатке, освещенной несколькими сальными свечами, сидели трое. Первого Прошка уже видел раньше, это был хозяин блажного дома, богатый купец Саморад. Толстый, русобородый, с обманчиво добродушным лицом. Вторым был здоровенный мужик в броне и при мече, по виду – наемник-охоронец. Третьим – человек с тощим, изможденным лицом, но одетый так богато, что даже расшитое самоцветами одеяние Саморада казалось в сравнении с ним сермяжной епанчой.
– Так зачем вы ко мне пожаловали? – спросил купец Саморад. – Из того, что вы сказали, я мало чего понял.
Тощий богач усмехнулся и процедил:
– А ты спроси моего охоронца. Он лучше знает.
Саморад перевел взгляд на ратника. Тот прищурил глаза, чуть подался вперед, будто собирался открыть Самораду какую-то тайну, и тихо проговорил:
– Ты удивишься, купец, но я тебя почуял. Почуял с дороги.
Саморад несколько секунд молчал, удивленно и недоверчиво глядя на ратника, потом повернулся к тощему богачу и недовольно сказал:
– Или твой охоронец не в своем уме, или вы что-то задумали. Я тебя уважаю, Крысун, но если ты не объяснишь мне его слов…
Ратник вдруг протянул руку и сорвал с головы Саморада соболью шапку. Прошка у щелки едва не ахнул – волосы посыпались с головы толстого купца на столешницу, как сухие листья с мертвого древа.
Саморад перехватил руку ратника и, гневно сверкнув глазами, рыкнул:
– Ты чего делаешь?!
– Погоди, купец, – примирительно проронил ратник. – Смотри.
Свободной рукой он снял шапку и со своей головы. И снова на столешницу полетели пряди волос, но на этот раз это были волосы ратника. Саморад изумленно уставился на плешивую голову бугая.
– У тебя та же болезнь! – хрипло выдохнул он.
– Верно, – кивнул тот и прищурился: – А теперь ответь мне, купец Саморад, бывал ли ты в Повалихе? Только говори честно, не таясь. Это важно.
