Ляля и Доля умчались.
– Спит по-прежнему, – сказала Апокалипсия Армагеддоновна, не дожидаясь вопроса. – Вы там до чего досоветовались?
– Перегонный котел от натуги взорвался, – ответил богатырь. – Головы уцелели, умы прояснились. Сейчас решаем, кого за Смертью посылать.
– Все равно же сам пойдешь. А куда хоть, знаешь?
– В Костяные Леса, конечно, – сказал Жихарь. – Только как теперь туда проникнуть, живому-то? Не отравишься, не удавишься… Разве что… – Он задумался.
– Вот слушай, – сказала гувернянька. – То есть больше никого не слушай, кроме меня. Людей с собой не бери, прихвати одного Колобка – невелика тяжесть. Поезжай прямо сейчас, чтобы никто не знал, не то начнут отговаривать. А когда вернешься, они, поди, и не заметят…
– А на что мне Колобок?
– Он многое знает, если потрясти как следует. Значит, слушай… Только больше меня злокачественной не обзывай!
– Не буду, – кивнул Жихарь.
– Сыну на всякий случай имя оставь…
– Нет, – сказал Жихарь. – Когда вернусь с победой, тогда и нареку. А иначе ведь все равно он не вырастет, так и будет младенец…
– Как хочешь… Стало быть, сгоняла я нынче Симеона Живую Ногу в одно место…
…Когда-то скифы были многочисленным и могущественным племенем, ходили в дальние походы, покоряли царства и государства, свозили в свои холмистые земли несметные богатства. От хорошей жизни скифы обленились, переложили все дела на рабов, а сами предались развлечениям.
Развлечений у скифов было два. Первое заключалось вот в чем: знатный воин залезал на одинокое дерево либо на высокий столб, нарочно для этого вкопанный в землю. Слуги подводили под дерево оседланного коня, скиф примеривался к конской спине и прыгал, растопыриваясь в воздухе. Если, рухнув в седло, скиф ломал коню крестец, то считался победителем и прославлялся вовеки. Если не ломал, то подвергался насмешкам и понуро шел в свой шатер, чтобы с помощью обильной пищи набрать вес для следующего состязания.
В шатре его ждало и другое развлечение – усмирять строптивых рабынь. Но после подобного прыжка – неважно, удачного или нет – усмирять было очень трудно, поскольку у прыгуна все там было отбито. Так что участвовать последовательно в двух развлечениях удавалось только самым выносливым.
С годами конское поголовье у скифов сильно сократилось, рабыни же сделались не то что строптивыми, а откровенно наглыми. Помыкали толстыми витязями как хотели.
Те, кто поумнее, отказывались от дедовских обычаев: не калечили коней и не мучили зря рабынь – они потихоньку уходили в леса, научились ставить избы, сеять жито. Так и появились на свет многоборцы, и сердились многоборцы, когда напоминали им о скифском происхождении. Тем более что и глаза у них стали уже не раскосые и не жадные, в отличие от предков.
Соседи – те же степные орды – давно бы искоренили это древнее племя, но была у скифов одна верная выручка. Научились они в трудный час отправлять к своим скифским богам гонцов, чтобы жаловаться непосредственно самому вышнему начальству. Для этого рыли глубокую яму, складывали туда обильные припасы на долгую дорогу, закалывали доброго коня, парочку отроков и служанок, а потом выбирали после известных состязаний лучшего воина и в награду удавливали его, плача и рыдая. Укладывали героя на ложе из трав, накатывали над ямой бревна и насыпали поверх бревен высокий курган. Герой попадал куда следует, излагал требования племени и указывал на обидчиков.
Опасаясь небесного гнева, соседи со скифами не связывались.
Впрочем, точно так же провожали в Костяные Леса умерших или убитых вождей.
Быстроногий Симеон выяснил, что последний вождь по имени Карбасай умер от пузяного вздутия еще на исходе зимы и до сих пор не похоронен – прощальные обряды и пиры заняли много времени, а тут еще и Смерть куда-то подевалась… Некому стало нынче провожать вождя…
Поэтому примчавшегося на необыкновенном коне Жихаря скифы встретили весьма радушно – не помнили такого в племени, чтобы кто-нибудь по доброй воле согласился сойти в могильную яму.
Здесь, в степи, отсутствие Смерти почти не замечалось, трава успела вымахать выше пояса, и что в ней творилось, никто не видел. Разве что по небу иногда пролетал гусь, пронзенный меткой стрелой. Да еще солнце в безоблачном полуденном небе чуть покраснело, как бывает при тумане или при пожаре, хотя степь нигде не горела. Там, на солнце, тоже было не все в порядке.
Кузнец Окул пожаловался Жихарю, что дров и угля при работе тратится больше, чем в прежние времена, потому что горят они не так жарко. Жихарь на это не обратил внимания, а Колобок встревожился. Он сказал, что вот так, незаметно, земля остынет, потому что все ее тепло уйдет в небесную пустоту, а взять нового теперь негде. То есть на смену обычной Смерти придет иная, тепловая…
Лю Седьмой слегка утешил Колобка, сказав, что еще допрежь остывания станет нечем дышать – ведь воздух очищается через зеленые листья, а они нынче никуда не годятся. Люди, конечно, не умрут, но все задохнутся, станут синие и угорелые, совершенно безумные, и если Смерть все-таки соизволит вернуться, то работы для себя уже не найдет даже по части мелких жуколиц – все, что шевелится, неизбежно подохнет.
Колобок щедро отпустил белому свету на остывание несколько веков, Лю Седьмой на задыхание – от силы несколько лет, а то и месяцев.
– Чего ж я один-то среди вас, безжизненных, делать буду? – сокрушался Колобок. – От кого мне тогда уходить?
Гомункул на эту поездку решительно отказался париться в дорожной суме. Ляля и Доля сшили ему из кожаных ремешков такую ловкую сбруйку, чтобы Жихарь мог навешивать ее на шею. Богатырь поворчал, но согласился. Колобок был легкий, высохший. Золотую цепь он перед дорогой снял и отдал на хранение домовому, посулив содрать с того в случае пропажи три шкуры. Гомункул знал, что у скифов бывают золотые украшения и понаряднее – со зверями и всадниками. Умели ведь когда-то…
Сейчас они умели только вспоминать былое величие, рассказывать друг другу одни и те же старые сказки, пить ставшее непьяным кислое кобылье молоко да, как было сказано выше, губить коней. Усмирение рабынь вовсе сошло на нет…
– Почему голову врага на груди носишь, а не у седла? – спросил Жихаря молодой вождь. Предводителей здесь выбирали, понятное дело, по весу.
– Это друг и советчик! – обиделся Жихарь, и скифы стали глядеть на него почтительно: надо же, до чего жесток многоборский князь!
Сам Колобок, против своего обычая, не обиделся и не стал ничего объяснять. Пышных хлебов здесь не пекут, знают лишь плоские пресные лепешки…
К погребению было все готово. Скифский жрец давал покойному вождю последние напутствия – к кому обратиться да чего сказать, скольких предков приветить, скольким врагам и на том свете задать хорошую взбучку. При этом он нет-нет, да и взглядывал в сторону Жихаря – мертвец хорошо, а на живого все-таки надежды больше.
