— Не обузой, говоришь? — Шык прищурившись, посмотрел на Луню, потом хмыкнул: — А как две семидицы в Яровой колеснице туда, да назад столько же ехать прикажешь? Слово бранное не скажи, нужду без оглядки не справь! Да и потом…
— Да ведь не беда это все, дяденька! — перебил Луня волхва: — Бранных слов ты и так не говоришь, а только Зугур, а на нужду чужую смотреть никому охоты нет, всегда отвернуться можно! Зато Руна и кашеварить может, и чародеить чуток, да и лук еще один нам лишним не будет! Почему ты не хочешь брать ее, дяденька? Вот коли останется она, это-то точно бедой обернется!
Волхв нахмурился:
— На зело опасное дело идем мы, Луня! Нам такое предстоит, какова еще ни одному смертному не доводилось свершить. А ну как чего с Руной приключиться, упаси нас всех от того тресветлые боги? Я себе этого никогда не прощу, а уж ты-то сам — тем паче! Об этом ты думал? И потом — с чего взял ты, что Корчи ее с нами отпустят? А?! Девку на верную погибель виданное ли дело! Ясно, что не отпустят, тут и говорить не про что…
— Они ее отпустят, и Руна пойдет с нами! — упрямо и твердо сказал Луня, глядя волхву прямо в глаза. Шык на миг вспыхнул, гневом плеснули его зраки, но вдруг волхв так же быстро успокоился, и лишь усмехнулся в ответ на дерзкие слова ученика:
— С нами, говоришь? Ну-ну…
Вернулись в избу. Тут уже вовсю суетились Корчи и Зугур — набивали мешки копченой птицей, вяленным мясом, укладывали туески с топленым жиром и кожаные мешочки с кореньями и травами. На лавку у стола свалили в кучу балахоны из оленьих шкур, меховые штаны, шерстяные вязанные рубахи и рукавицы.
Руна с надеждой взглянула на вошедшего Луню, одними глазами спросила: «Ну что? Как?».
Луня только кивнул, стиснув зубы, вышел на средину избы, поднял руку:
— Дядько Груй, и ты, Свирга, хочу я к вам слово свое обратить. Знаю, что не по укладу родскому все, но по иному не могу, время уходит…
Луня вытер о кожух враз вспотевшие руки, сглотнул, собираясь с силами, глянул в лица застывших Корчей, шагнул к полатям, на которых лежал Груй, поклонился ему и присевшей рядышком с мужем Свирге:
— Без сватов, без даров, но Пра ведает, от чистого сердца прошу я отдать за себя дочь вашу, Руну! Люба она мне, а я — ей. Сразу говорю уйдет она из отчего дома, со мной уйдет. Всеми богами тресветлыми клянусь, а особливо Родом-Отцом, Ладой и Мокошью, что верным мужем буду я Руне, от беды лихой заслоню, от болести телесной сберегу, от голода избавлю, а коли когда Поруг нас столкнет — первым отступлю, Ладин дар сберегая! Слово мое верное!
Луня выхватил цогский кинжал, полоснул себя по ладони, и, крепя клятву свою, брызнул кровью на божьи личины, смотревшие из углов избы на людей. И наступила тишина…
— Да как же так! — первой подала голос Свирга: — Да нешто доченька моя на погибель верную из дому родного уйдет?! В чужие страны, в далекие далека, ровно она бродило бездомное?! Птах, ты-то чего молчишь?!..
— Тут Птахово слово — последние! — вдруг сурово оборвал гремку Шык: У Руны отец есть, он присудить должен. Как скажет — так и будет!
Руна, что сидела все время на лавке, опрометью бросилась к полатям, припала отцу на грудь:
— Тятенька! Отпусти, отдай меня за Луню, жизнью своей заклинаю отдай! Ты же добрый, ты знаешь все…
Груй дрогнувшей рукой погладил дочь, повернул через силу голову к Луне, чуть слышно зашелестел его голос:
— Кабы не знал я… что отец мой приветил тебя… Луня-Влес, и тогда бы отдал Руну… за тебя… А так и все к одному… сошлось. Бери дочь мою, род, люби и береги ее… Коли удастся вам сполнить задуманное… авось, встретимся еще, повидаемся… Благом славлю вас, дети, и пусть будет у вас дом богатый, дети здоровы, лад да склад! Охрани вас боги от напастей!
Груй умолк, еле заметно улыбнулся, и прикрыл глаза — тяжко было ему, немощному, говорить длинные речи. Ваят ахнула. Улыбнулась, покачивая седой головой, Улла.
— Вот так так! — пробормотал Зугур, а Свирга, словно только сейчас поняв, что случилось непоправимое, глухо зарыдала, уткнувшись в передник. Скрипнул зубами Птах, но пересилил себя, тоже улыбнулся, а Выек не смог скрыть злобы — вскочил, швырнул на пол недочиненную ременную справу, и выбежал из избы.
Руна поцеловала отца в заросшую сивым волосом щеку, встала, улыбаясь сквозь слезы, тронула мать за плечо:
— Не печалься, матушка! Не с медведем в берлоге, с ладой жить буду! Не плачь!
Свирга отняла от покрасневшего лица мокрый передник, махнула рукой:
— Да чего уж, доченька! И я благом славлю вас, живите. Только ж когда мы свидимся-то, дети?!
— Если помогут нам силы небес и земли, а пуще того — коли мы сами одолеем деяние небывалое, тогда свидитесь вы, Свирга, к концу лета, не познее! — серьезно и торжественно сказал Шык, а потом обернулся к Зугуру:
— Ну вот, снова четверо нас, и кто б подумать смог, а?
— Ой, а свадьба-то как же?! — всплеснула руками Свирга: — И где ж они Первую Ноченьку проведут?! В лесу холодном, под небом звездным, среди зверья дикого, среди нелюди да нежити?!
Свирга снова залилась слезами, и Руна вместе с Луне бросились ее успокаивать…
* * *
В хлопотах и суматохе махом пролетело время. Корчи поздравляли молодых, быстро собрали на стол — Свирга все же хотела, чтобы все по-людски было. За свата сел у одного края Шык, за дружку жениха — Зугур. Луню с Руной усадили под матицей, остальные расселись по сторонам, подняли чаши. Лишь Выек так и не появился, отсиживался в бане. Луня хотел было сходить за парнем, выпить мировую, но Шык покачал головой: «Не ходи. Злоба ему разум затмила, с горяча такого наговорит, что за мечи оба возьметесь. А так через пару дней остынет парень, и все у них тут по прежнему пойдет.»
Выпили, поели. Птах, под одобрительные возгласы родни, вручил Руне свой лук, сработанный из двух изогнутых рогов неведомого зверя, и сад, полный сероперых стрел с трехгранными арскими наконечниками. Свирга же, как ее не отговаривали, надавала дочери кучу приданного — и платья разные, и кичку, бисером вышитую, и всяких рубах тонкотканых.
— Мама, ну куда ж я это все дену? — противилась Руна, и Луня влез:
— Матушка, вы ж поймите, не на прирушку, в поход идем!
Свираг в сердца топнула ногой:
— От началось! Только чашу свадебную испили, и зятюшка уже тещу учит! Да нешто я кика болотная, шишига беспутная, что дочь свою без приданного отпущу?! Не бывать тому!
Пришлось смириться. Все приданное, по родским меркам, правда, совсем скромное, еле-еле уместилось в здоровенный кожаный мешок. Не так, чтоб и тяжело, но уж больно непроворно с таким. А нести — ясно кому, Луне! Улучив момент, он шепнул Зугуру:
