провозгласил:
— Приветствую вас, о избавители нашего народа! Приветствую вас во имя Отца Нации! Приветствую вас во имя магистрата великого города Барсьей Лоны! Приветствую вас во имя народа великой Тароккании! Никогда в истории мы не испытывали такого душевного подъёма, как в тот день, когда великий Папа, маркиз де Блиссоплё…
— В штанах… — вдруг тихо, но отчётливо сказал Леонтий.
— …своими трудами во благо великой тарокканской нации…
— Без штанов…
— …чьими неустанными трудами и постоянными заботами…
— В штанах…
— … гордимся…
— Без штанов… — повторили мы совместно.
— …и пусть…
— В штанах…
— …никогда не угаснет сей великий пламень, вдохновляющий нас…
— Без штанов…
— …напрасно слепые выродки ротокканцы…
— В штанах…
— …нас, тарокканцев…
— Без штанов…
— И Бог, что посылает нам Своих заступников…
— В штанах…
Но тут, увы, речь альгвасила, сеньора Гиппоглоссуса де Микростомуса (так он себя называл) закончилась. Пришло к концу и наше веселье.
— Послушайте, уважаемый! — обратился к нему командор. — Мы немного устали с дороги и совсем не прочь были бы принять ванну… или, что там у вас имеется. А вообще бы хорошо поесть и испить винца. Как вы на это смотрите?
Тут альгвасил посмотрел на него с таким недоумением и тоской, что я подумал, что у него внезапно прихватило желудок.
— Этого нет в сценарии! — сурово отчеканил сеньор Гиппоглоссус де Микростомус. — Перестаньте заниматься самодеятельностью. Сейчас — стихийный митинг с участием совета Гуммы, затем отправляйтесь на войну, где вас убьют или предадут, а вослед этому, но поздно, вам на помощь придут омнийские солдаты и окончательно разобьют неприятеля. Ваш героический прах со всеми почестями похоронят вот здесь!
И указал на памятник.
Да, о памятнике…
Это было как кисть руки, торчащая из-под земли и обращённая к нам запястьем полураскрытая ладонь, причём мизинец и безымянный пальцы с одной стороны, и большой и указательный с другой были согнуты, и только средний палец гордо и остро указывал в зенит. Немного приглядевшись, можно было догадаться, что пальцы стилизованы под фигуры людей, каких-то воинов, из которых четверо были поражены, а средний в последнем усилии поднимал свой меч к небу.
А вообще, я сразу же узнал тот жест из пальцев, который нам показывали весёлые молодые люди на улицах. Наверное, это их национальное приветствие, подумал я, но промолчал.
— И вообще, вам пора сойти с коней и познакомиться с обслуживающим персоналом.
Мы переглянулись…
— Что ж, — сказал сэр Бертран.
Поводья коней мы передали слугам, шепнув, разумеется, несмотря на возмущенные взгляды сеньора альгвасила, им на ушко, чтобы далеко не уходили, тем более, что вот и сеньора Ассамато, которая на трибуну влезть никак не сможет, конечно же, присмотрит за ними, так что не дай вам Бог… ну, и так далее. В штанах…
Пока мы занимались этими беседами, да разминали ноги, случились два события.
Во-первых, из дверей ближайшего дворца (по-моему, это был магистрат), вынесли членов совета Гуммы.
Их именно вынесли — сидящими на стульях.
Каждого из этих пятерых несли с двух сторон двое служащих. Затащив Гумму на трибуну, они расставили стулья с членами совета позади стола и, кажется, подсоединили каждого к нему особым проводочком.
Ни один из Гуммы не издал при этой процедуре ни единого звука… хотя, если бы, например, меня тащили таким образом, я бы точно чертыхнулся и сказал, чтоб "осторожней, не дрова несёте!" Но они держались на стульях как приклеенные.
Сеньор альгвасил достал из кармана небольшую коробочку и нажал кнопку. Коробочка издала музыкальный сигнал и лица членов оживились. Среди них, как я заметил, было четверо мужчин и одна женщина — в очочках, с короткой причёской, весьма-весьма габаритная… бедные рабочие, как они её тащили…
После этого на трибуну своим ходом взошёл какой-то мускулистый полуголый тип, одетый в шкуру и с дубиной на плече. Шагал он, я заметил, как-то странно, так люди не ходят…
Во-вторых, из группы встречающих навстречу нам выскочил запыхавшийся тщедушный и длинноволосый субъект, весь в кружевах и застёжках. Губы и, особенно, глаза его были накрашены как у женщины. За руку он волоком тащил пухленькую дамочку с растерянными глазками и, указывая ей на Ассамато, кричал надрывно:
— Дорогая! Дорогая! Ты погляди, какое чудо! Ты понимаешь, как это немыслимо! Ведь это, в высочайшей степени, замечательно! Ах, я сейчас умру от счастья!
— Вы кто? — спросил его Леонтий.
— Ах, вы меня так взволновали! Я совсем забыл представиться, я из группы обслуживания, вы можете звать меня месье де Фужере! Я имею честь быть макияжных дел мастером, на мне лежит ответственность за ваш внешний вид и полнейшую сохранность!
Сэры, сеньоры, просто господа… а теперь ещё и месье. В голове у меня путалось…
— На кой чёрт нам макияжных дел мастер? — спросил командор и, поскольку его опять начали подталкивать к трибуне, полуобернувшись, прибавил, взявшись за рукоять меча:
— А если ты, вонючка, посмеешь ещё раз ударить меня по спине…
— Ах-ах, ну зачем же так грубо! — и месье вновь обратился к Ассамато:
— Боже, о Боже, о Боже мой! Я сойду с ума! Какая пластика, какая героически смелая и в то же время целесообразная чистота линий! Ах! Ах! — твердил он, сложив перед грудью ладошки.
— Как на рисунках Ропса? — решился вставить я, припомнив рассказы Леонтия.
— О-о-о! Вы знакомы с работами Ропса?
— Я художник. А вы?
— Я — эстет, жена литературный критик! Знаете, когда омнийские учёные впервые сумели проникнуть к нам через дыру во времени, они привнесли в наш мир столько нового, столько нового! Я занимаюсь эстетизмом всего: кулинарии, архитектуры, театральных искусств…
— А ну-ка, постойте! — прервал его излияния Леонтий. — Что это за дыра во времени?
— О, да, вы безусловно правы, это грубое слово "дыра", я тоже с ним упрямо не согласен. Надо говорить: "отверстие". Когда вы все поляжете на поле брани, через это отверстие в наш мир… Как это всё неэстетично, и повторяется каждый год… Для меня это является таким страшным испытанием… О, о, о!.. — снова завёл он свою песенку, обращаясь к кентаврице.
Ассамато безмовствовала и сжимала губы. Руки её перебирали, терзали чётки — она явно пыталась понять смысл только что полученного предсказания.
— Что там? — спросил я.
— Хагель, Хагель и Хагель. Три раза "Гроза". Не нравится мне это. Слишком гладко всё…
— О гроза, о Боже! — встрял в наш разговор де Фужере. — О ужас!.. Эй, работник, иди сюда, сюда! Я понял, что надо делать! Я попытаюсь спасти вашу красоту. Поживее, поживее же, о работник!
К нему подбежал слуга, державший в руках охапку зонтиков.
— Видите ли, я эстет, жена
