Аник обожгла старика гневным взглядом и убежала из башенки под хихиканье Кены — он-то видел не разгневанную дочь князя, а разозлившуюся некрасивую девчонку. Аник нашла Уту — девочку шаваб, ставшую ее подругой. Они познакомились вскоре после несчастья с Варо, после того, как отпели первых погибших.
1.
В Красной крепости нашли пристанище и защиту от каптаров и шаваб в основном женщины с детьми и старики. Молодые мужчины и девушки ушли в Дозорную башню, потому что туда было труднее добраться, и там не хватало защитников.
Для шаваб отвели хозяйственные постройки на заднем дворе: красильню и кожевню, откуда вынесли чаны; женщины с грудными детьми разместились вместе с горянками в бывшей ковровой.
Аник помогала в устройстве быта беженцев, а потом постаралась забыть о присутствии шаваб в крепости, только морщилась, если кто-то из шаваб попадался ей на глаза.
2.
Однажды Аник вышла из покоя, отведенного раненым — подышать немного свежим воздухом, пусть не слишком чистым, но без запаха гниющей плоти, нечистот и немытых тел.
У двери сидела на корточках девочка шаваб, примерно одного возраста с дочерью князя. При виде Аник она встала и приблизилась — робко, и в то же время явно имея намерение что-то сказать. Аник выпрямилась надменно, как, бывало, выпрямлялась ее мать, и высокомерно спросила:
— Ты чего-то хочешь от меня? — она по-прежнему не любила шаваб.
— Позволь мне поговорить с тобой, дочь князя, — сказала девочка на горском, смешно коверкая слова.
— Позволяю, — сказала Аник, — можешь говорить на своем языке, я понимаю.
Девочка не воспользовалась данным ей разрешением, и продолжала на горском:
— Дочь князя, я видела тебя в церкви, когда отпевали моего брата и вашего несчастного юношу, погибшего…
— Он не несчастный, — возразила Аник, — он пал в борьбе с врагами, а это счастье для мужчины.
— Да, да, но он был такой молодой, а мой брат — он был совсем маленький, и смерть — это ведь ужасно, когда гибнут близкие тебе, и такие молодые, разве нет?
— Ты об этом хотела говорить со мной? — прервала ее Аник, по-прежнему высокомерная.
— Нет, не об этом. Просто я видела тебя в церкви и подумала, что такая, как ты — ты добрая, ты не откажешь в просьбе…
— Если ты хочешь просить об увеличении порций еды для тебя, не трудись — все получают поровну, кроме воинов…
Тут настал черед девочки шаваб гордо выпрямиться.
— Почему ты так плохо думаешь обо мне?… О нас? Просто мы сидим в этом сарае, нас кормят, нас лечат — ваш отец Константин, да минует его всякая беда! — но нам не позволяют помогать горцам в их труде! Среди нас мало мужчин, мужчины, большинство из них, укрылись в Дозорной башне, и сражаются вместе с горцами — я знаю, я видела на стенах и отца своего, и старшего брата, — но ведь и мы, женщины, можем пригодиться, мы можем поддерживать огонь под кострами, и можем ухаживать за больными, за ранеными…
— Это ты о себе говоришь? — презрительно сморщила нос Аник.
— А хотя бы и о себе! — вспыхнула девочка то ли от гнева, то ли от смущения. Легкостью, с которой она покраснела, девочка напомнила Аник Прудис. — Я не моложе тебя, — продолжала девочка волнуясь, и от этого еще больше картавя, — и меня обучали… обучала наша знахарка, я знаю травы, знаю, как остановить кровь, как промыть рану, умею прочистить засорившийся желудок и не побрезгую ни рвотой, ни нечистотами…
— Ва! — Аник, теперь уже с интересом посмотрела на девочку. Если не брать во внимание, что она — шаваб, ее лицо можно было бы назвать приятным: круглое личико, готовое улыбнуться, а ямочки на щеках не исчезли даже сейчас, когда девочке было совсем не до смеха. Глаза у девочки смотрели смело и прямо, и Аник с удивлением почувствовала, что ей бы хотелось познакомиться с этой чужачкой поближе, даже, может быть, подружиться. И то, что она говорила об уходе за ранеными, заставляло поверить в ее опытность. Среди горянок находились такие, которые считали, что покормить и сменить повязку — вот все, что требуется от них при помощи в лекарне, и кривили носы, не желая выносить горшки или подтирать с пола блевотину. Отец Константин гнал таких безжалостно — он оказался совсем не таким мягким и бессловесным, каким прежде, в мирной жизни, считала его Аник, и каким должен был быть по ее мнению, священник, тем более такой старенький — пожалуй, отец Константин был старше всех в крепости, даже старше Кены.
— Нам нужна помощь, да, — Аник наконец прервала затянувшуюся паузу. — Но почему просишь об этом ты, а не какая-нибудь из старших женщин? И почему ты обращаешься ко мне, а не к самому князю? Или к отцу Константину?
— Наши женщины — они говорят об этом между собой, но боятся твоего отца, и отца Константина тоже боятся. И почти никто из нас не говорит по-горски.
— А ты хорошо говоришь, кто научил?
— Пастор. Я была у него первой ученицей, любимой, и потому он научил меня всему, что знал сам.
— Ты училась у пастора? — с удивлением переспросила Аник. У горцев обучали только княжеских детей, даже Прудис не умела ни читать, ни писать, хоть и приходилась князю двоюродной племянницей. А шаваб не имели князей — это-то Аник знала точно.
— В нашем поселке почти все дети учились. Мальчики, конечно, но я очень уж хотела, а Анна — так звали нашу знахарку — Анна прочила меня в свои преемницы, и просила родителей разрешить мне учиться. Я даже на вашем языке умею читать, не только на своем!
— А язык равнинного народа ты знаешь? — полюбопытствовала Аник.
— Нет, — покачала головой девочка, — всего несколько слов. У нас в поселке его никто не знает. А очень бы хотелось научиться. Вдруг когда-нибудь попаду в Дан…
— А я поеду в столицу, когда выйду замуж, — похвасталась Аник, — мой муж повезет меня в королевский дворец, представлять самому королю… Ва! — вдруг опомнилась она — болтает с девчонкой шаваб, как будто с подругой! Аник снова надменно выпрямилась.
— Приходи завтра с утра в покои отца Константина. Я скажу ему, и он проверит, действительно ли ты можешь делать все, о чем говоришь. И я передам просьбу ваших женщин князю, но не могу обещать, что он не откажет… Постой! — окликнула она девочку, видя, что та повернулась, чтобы идти, — скажи мне свое имя!
— Утой меня зовут, дочь князя.
— Одень завтра что-нибудь попроще, Ута, — сказала Аник. Ее раздражал наряд девочки: яркая зеленая юбка, расшитая розовыми цветами, зеленый корсаж с серебряной шнуровкой, белая когда-то, а теперь грязная вышитая блузка. На ногах Уты были изорванные красные башмаки из мягкой кожи. А ведь она должна быть в трауре, подумала Аник, совсем недавно похоронила брата.
