— Дочь князя, откуда эта кровь? Скот ведь давно уже порезали, еще летом…
— Лошади, — ответила Аник, — кормить ведь нечем, и есть тоже скоро будет нечего. Отец говорит, никогда прежде еще не бывало, чтобы каптары оставались зимовать. Еды и кормов запасли на одно лето. Там, в селении, осталось сено, но до него не доберешься, и охотники не могут пойти в горы за дичью… Весной будем голодать.
— Лошади… — сказал Варо и вдруг встрепенулся, — князь велел резать коней? Режут коней?
— Ну да, — удивилась этому вопросу Аник, — больше ведь некого — оставили коз, чтобы было молоко для детей и для больных, и парочку кур; режут лошадей…
Варо вскочил с постели и, как был, в одних кожаных штанах, бросился к выходу. На дворе мело, мелкий снег, выпавший ночью, вздымался столбами и скапливался под стенами маленькими сугробами. Варо побежал по снегу босиком.
— Куда ты? — только и успела крикнуть Аник, — замерзнешь!.. — Но Варо не слушал.
— Ветер! — кричал он на бегу, — мой Ветер!..
Бежал он через двор, как зрячий, не под стеночкой, придерживаясь рукой, но огромными прыжками пересек двор, один раз только упав, и скрылся в конюшне, растолкав выходящих оттуда дружинников.
— Вэй, Варо, куда ты, цел твой Ветер! — кричала ему вслед Аник.
Варо, страшно ругаясь — Аник никогда прежде даже слов таких не слыхала, — вывел из конюшни вороного жеребца и вскочил на него. Ничего не понимающие дружинники расступились.
— Дьявол в него вселился, что ли? — сказал один из них. — Малец, что случилось?
— Не дам! — кричал Варо, — не дам резать коня, не дам съесть!..
— Да никто его не режет, успокойся! — крикнул дружинник.
— Сегодня не режет, завтра зарежет, не дам!.. — кричал Варо и лупил коня по впавшим бокам босыми пятками. Жеребец гарцевал, переступая на месте тонкими ногами — он не мог понять, чего хочет его хозяин. На шум вышел князь, прислушался, понял, в чем дело и приказал:
— Снимите его с коня.
Дружинники бросились выполнять повеление. Ветер, не даваясь в руки чужим, поскакал по двору кругами, а Варо понукал его: — Вэ, Ветер, вэ, ищи путь, ищи, я не вижу, прочь отсюда, прочь, вэ!..
Аник стояла у двери в дом отца Константина и прижимала ладонь к губам. Ей было страшно. Она боялась Варо — и за Варо тоже боялась, и не могла понять, что задумал сын пастуха.
Жеребец наконец нашел выход, перескочил через невысокую ограду сада и поскакал между яблонями, увязая в рыхлом снегу, туда, где виднелось небо. Дружинники бросились за ним, и почти нагнали, но Ветер выскочил уже на задний двор, а Варо все погонял его: — Вэ, Ветер, вэ, скачи, скачи быстрей!..
Красная крепость была обнесена стенами с трех сторон. С четвертой стороны, там, где был задний двор и размещались кожевня, красильня, кузня и амбары с зерном, стены не было — только невысокая ограда, потому что с этой стороны скала обрывалась отвесно в пропасть, глубоко внизу шумела Каменка, огибавшая гору. Ущелье здесь было не очень широким, и противоположный его берег был пологим и низким, гораздо ниже Красной горы.
Когда Аник, путаясь в юбке, прибежала на задний двор, Варо там не было. Дружинники столпились у невысокого ограждения, сложенного из неотесанных камней, и смотрели вниз.
— Где он? — закричала Аник, подбегая, — где Варо?
— Там, — ответил один из дружинников, указывая на дно ущелья, — не успели его удержать, дочь князя. Влетел на двор, послал коня в прыжок — и тот прыгнул, даже не раздумывая. Ах, конь, что за конь!.. За такого коня в старину княжества отдавали!.. Не думаю, чтобы князь позволил его резать.
— Прирезали бы и съели, — возразил другой дружинник, постарше, имя ему было Давид. — Все равно бы издох, кормить же нечем…
— Вэй, Варо, вэй… — заплакала Аник.
— Не плачь, дочь князя, — сказал Давид, — может, так для них лучше, вместе… А то ни мальцу жизни не было, слепому, ни коню.
15.
Потом Кена рассказал Аник, что в старину, еще во времена междоусобья, через ущелье перепрыгнул конь с всадником, посланный тогдашним князем за помощью в Твердыню — князья дома Варгиза всегда хранили верность законному правителю.
— Но это было летом, и конь был сытый, не то, что кожа да кости, как наши, и всадник был зрячий… Этот же без седла, и слепой… И зима, снег… Следов на той стороне не видели?
— Я и не посмотрела туда, — со вздохом сказала Аник.
— Да нет, мело ведь как, не разглядишь… — сам себе ответил Кена. — Сам на смерть пошел, и коня погубил. А столько мяса — кому-нибудь, может быть жизнь бы спас его конь, когда голод начнется…
— За что ты его не любишь… не любил? — спросила Аник. — Ты ведь с самого первого дня на него смотрел…
— Вэ, я смотрел! А как он на тебя смотрел, дочь князя — как кот на кусок мяса, который хочет стащить, и знает, что стащит, как только хозяйка отвернется. Нет, дочь князя, недоброе у него было на уме, хоть и мальчик совсем был. Не говорил он тебе ничего такого, что хочет на тебе жениться, что любит тебя?
— Может и говорил, может и нет, — всхлипнув, ответила Аник. — Тебе-то что?
— А то, что если он тебе про любовь говорил, то это все вранье. Он хотел на тебе жениться — не сейчас, конечно, а когда пришло бы твое время. Князем стать хотел через тебя.
— Вот еще! — Аник снова всхлипнула, — я бы все равно никогда бы за него замуж не пошла, и я ему это сказала, про предсказание…
— Вэй, предсказание! — старый Кена даже сплюнул от возмущения. — Это ты про тот вздор, что наболтала твоей матери старая нищенка в Дане? Она бы еще не то сказала, попрошайка! Деньги она у княгини выманивала — известно ведь, нет ничего приятнее матери, чем услышать про великое будущее своих детей.
— Но ведь она не про братьев — про нас с Тамил говорила, а меня тогда еще на свете не было, а Тамил…
— Ва, дочь князя, Хильда уже выжила из ума, когда объявила Тамил Горной Королевой! Да и нету никакого Горного Короля, сказки это все. А я думаю, что дело было совсем просто — какой-то охотник до женской ласки сбил Тамил с толку, и увез, а что следов не оставил — так, видно, не одну уже похитил, наловчился. И ты побереглась бы — хотя тебе судьба Тамил не грозит, та была красавицей, а ты красавицей никогда не будешь, зато у тебя приданое — Красная крепость, и потому много будет охотников жениться — да не на тебе, а на твоем приданом…
— Ну, Кена!.. — от возмущения слезы Аник высохли. — Как ты такое говоришь!..
— Э-э, дочь князя! — Кена засмеялся мелким старческим смешком, показывая зубы, еще почти все целые. — Если спросишь, тебе не скажут, конечно. Будут говорить, что стан у тебя стройный, а глаза — ясные. Но поверь мне, старику, красавицей ты не станешь никогда, что бы тебе льстецы в уши не пели.
