К счастью, как только выпал снег, каптары перестали штурмовать крепость и спустились вниз, на дно ущелья. Князь велел дружинникам расчистить дорогу к источнику, и у осажденных была теперь хорошая вода. Но еды от этого больше не стало.
Варо давно уже мог вставать. Зрение к нему не вернулось. Первое время он отказывался от пищи, и отец Константин вместе с Аник кормил его насильно, пока старый Кена, которому пожаловалась Аник, не пришел и не выругал мальчика. Аник отослали прочь, и она не слышала их разговора. Но после посещения Кены Варо стал есть, и не просил больше у Аник ножик, и не говорил, что не хочет жить. Понемногу он научился самостоятельно передвигаться по комнате и по двору крепости, придерживаясь за стены. Теперь дни напролет Варо проводил в конюшне. Каким-то образом он узнавал своего коня из стоявших в стойлах лошадей и разговаривал с ним, прижимаясь лбом к теплой шее, жалуясь на судьбу. Аник однажды подслушала.
— Вэ, Ветер, вэ, что случилось, зачем я теперь? Я ничего не могу делать, ни на что я не пригоден, вэ… Я думал стать дружинником, великим воином, может быть, князем — женился же Вардан на родственнице князя, вэ, почему я не мог бы? Вэ, теперь я даже овец пасти не смогу… Не скакать нам с тобой по равнине, мой Ветер, не рубиться с врагами, не увидеть дальних стран, вэ…
Аник тихо подошла, но, как ни осторожно она ступала, Варо услышал ее шаги.
— Дочь князя, зачем ты пришла? — спросил он, не оборачиваясь — теперь по шагам он узнавал почти любого.
— Варо, нельзя жаловаться на судьбу. Отец Константин говорит, что Бог знает, что он делает, и что он ничего не делает зря…
— Что ты пристаешь ко мне? И что мне слова отца Константина? Он не мужчина, он священник, он не понимает.
— Ой, что ты говоришь, отец Константин не мужчина! Разве ты не знаешь, что он ничего не боится? Разве ты никогда не видел, как он ходит на стены, когда его зовут к раненому? И Кена — Кена ведь мужчина, так? — Кена что тебе сказал?
— Кена был мужчиной, это правда, но теперь он старик, дочь князя, его жизнь позади — а у меня впереди ничего нет, ничего… Зачем я теперь? Воином я быть не могу, и пастухом… Кена говорит — найди себе занятие, то, что ты можешь делать вслепую — а я даже коня напоить не могу, даже зерна ему засыпать, ничего я не могу… Еще и мне нянька нужна, чтобы кормить…
— Старая Хильда тоже так живет, давно уже, и не ропщет.
— Ты сама говоришь — старая. А я молодой. Нет, дочь князя, лучше бы я тогда умер.
— Но ты не умер. Значит, надо жить.
— Кому надо? Зачем надо? И как жить мне теперь? Вэ, дочь князя, — вдруг оживился Варо, — у тебя есть зурна? Принеси, давно не брал в руки. Играть-то я и слепой могу.
— А ты умеешь?
Варо даже как будто обиделся.
— Что говоришь, дочь князя? Какой пастух не умеет играть на зурне? Меня отец учил, и Гурген учил, певец, знаешь его? Он у нас в коше три лета жил. Осенью уходил в селение, а весной опять возвращался. Я все его песни знаю, и о давних временах, и о старой земле, и новые песни — я и сам могу песни складывать. Если есть сабз, принеси и сабз тоже, я тебе спою свою песню…
Играл Варо хорошо, особенно на зурне. Зато голос у сына пастуха был совсем неподходящий для пения — спев одну или две песни, Варо разозлился и бросил сабз.
— Совсем не получается, — сказал он, — а раньше хорошо выходило.
— Мне нравится, — тактично сказала Аник. — Особенно про гордую девушку. Это ты сложил?
— Нет, это старая песня. Гурген говорил, что ее сложил один царь — не то Давид, не то Дато. Он любил одну девушку, дочь князя, но он был уже женат, и ничего не мог ей дать, кроме песни.
— Ва, царь — у него же и серебра, и золота горы, как же он ничего не мог дать? — удивилась Аник.
— Она гордая была, не хотела ничего принимать, раз он не может жениться. Тогда он подарил эту песню. Там еще есть слова, но я их не помню точно. Про жениха — «тот, кто получит твою руку, будет мне ненавистен, потому что это буду не я. Тот, кто получит твою руку, будет мне дороже царства, потому что он будет тебе всех дороже…». Что-то в этом роде. Я эти слова не любил, и никогда не пел. Знаешь, почему? Никому не скажешь?
— Нет, — сказала Аник.
— Я раньше эту песню пел, я о тебе думал. Думал, что вот стану воином, витязем, прославлюсь, как Сосун, смогу жениться на дочери князя. А ты пошла бы за меня замуж?
Аник стало смешно.
— Что ты такое говоришь, мы же еще маленькие!
— Не сейчас, когда бы выросла — пошла бы? — глаза Варо странно блестели, как будто он плакал. Аник сдержала готовый уже вырваться смешок и задумалась.
— Нет, Варо, не обижайся. Просто… Ты никому не скажешь?
Варо мотнул головой.
— Мне было предсказано — давно, когда меня еще на свете не было — что я стану королевой.
— И ты веришь! — возмущаясь или, может быть, обвиняя, воскликнул Варо.
— Не знаю, — задумчиво произнесла Аник. — Когда маленькая была — верила, теперь не знаю. Только наш король Марк не женат, иногда я думаю, это потому, что я еще не выросла…
14.
Больше они на эту тему не разговаривали, да и на другие темы тоже — Варо избегал девочку, и на все ее попытки завести беседу отвечал упорным молчанием, гордо задирая голову и как бы глядя вдаль. Аник удивляло, что его незрячие глаза внешне выглядели вполне нормально. Отец Константин как-то объяснил ей, что глаза Варо не видят не потому, что повреждены.
— …От удара нарушилась жила, питающая глаза, — объяснял он. — Когда человек ест, он ведь кормит все тело, не только желудок. А пища в разные органы поступает по жилам, вот эта-то жила у Варо и не работает теперь.
— А ты не можешь ее сшить?
— Для этого пришлось бы разрезать ему голову, и потом — эта жила тоненькая… И я не думаю, что она порвалась, просто очень сильно ушиблена. Может быть, его зрение еще восстановится. Ему нужно питаться получше, и пить кровь, потому что кровь — основной источник силы для глаз, и для слуха тоже. И нельзя лежать, если он будет лежать, и не будет двигаться, жилы в его теле заплывут жиром и уже не смогут работать так, как надо.
Теперь Аник нацеживала кружку крови всякий раз, когда в крепости резали лошадь, и поила этой кровью Варо. Он соглашался пить, потому что знал, что теплая кровь может помочь его глазам видеть. Но однажды он спросил Аник:
— Дочь князя, откуда эта кровь? Скот ведь давно уже порезали, еще летом…
— Лошади, — ответила Аник, — кормить ведь нечем, и есть тоже скоро будет нечего. Отец говорит, никогда прежде еще не бывало, чтобы каптары оставались зимовать. Еды и кормов запасли на одно лето. Там, в селении, осталось сено, но до него не доберешься, и охотники не могут пойти в горы за дичью… Весной будем голодать.
