— Меншиков, значит. Что ж, демон, дела твои плохи.
— Это очень ценное наблюдение, — сказал Ломтев.
— Меншиков — старый лис, и если он в игре, это означает, что ставки куда выше, чем я полагал, и правила будут меняться на ходу.
— А это — очень ценное замечание, — сказал Ломтев.
Великий князь обладал ограниченным контролем над самим временем. Конечно, он не мог перемещаться по временному потоку туда-сюда или разворачивать его вспять, но мог изменить течение времени для выбранного объекта.
Или целой группы объектов.
Например, таким образом он искуственно старил продаваемое его торговыми представителями вино, придавая ему благородной выдержки и взвинчивая цену в несколько раз, из-за чего у него практически не осталось конкурентов, вынужденных работать естсесвенными методами.
Также ходили слухи, что именно с этим талантом великого князя может связано удивительное долголетие императора. Сам Меншиков эти слухи не поддерживал.
Но и не опровергал.
Разумеется, у его силы было и военное применение, пусть и не такое эффектное, как у некоторых других родов, и, поскольку за его кланов помимо военной и экономической мощи стояли давние дружеские связи с домом Романовых, Меншиков по праву считался вторым человеком в империи.
Кое-кто был склонен считать его и первым, поговаривая, что судьбоносные решения он нашептивает Романову на ухо во время процедур по замедлению старения, и, разумеется, Меншиков эти слухи не поддерживал.
Но и не опровергал.
Он просто делал вид, что их нет.
— Интрига куда серьезьнее, чем я думал, — сказал старый князь. — Это не проделки давних врагов, не очередная возня благородных семейств, за этим стоит что-то большее. Возможно, саму империю ждут перемены.
— Перемен, — сказал Ломтев. — Требуют наши сердца.
— Это что еще за чушь?
Ломтев даже не стал пытаться объяснить. Но если за грядущими переменами будет стоять кто-то вроде великого князя, это явно не те перемены, на которые рассчитывала потенциальная аудитория песни.
Если бы в этом мире вообще была такая песня. Но наверняка что-то подобное есть, ведь запрос сущесвтует.
В такой политической ситуации его просто не может не существовать.
— Возможно, вам не помешают перемены, — сказал Ломтев просто для того, чтобы хоть что-то сказать.
— Империи не нужны перемены, — заявил старый князь. — Ей нужна жесткая рука, и у Петра она именно такая. Врочем, я могу и заблуждаться. Всю жизнь я старался держаться подальше от политики, а когда задумал вмешаться, то кончилось сие вмешательство вот этим.
И старый князь пронзил свою грудь собственной рукой, наглядно демонстрируя Ломтеву свою призрачность.
— Кстати, об этом, — сказал Ломтев. — Что вы не поделили с сыном?
— Я не хочу об этом говорить.
— Но больше мне спрашивать не у кого, — сказал Ломтев. — Вряд ли мы с ним сядет где-нибудь на диванчике и, распивая крымское вино великого князя, предадимся совместным воспоминяниям о том памятном дне, когда он выжег тебе энергетические каналы, ли как ты там это называешь. А эта информация важна для моего выживания. Для нашего с тобой общего выживания, если что.
На эту тираду старый князь только махнул рукой.
— Я все равно уже мертв, — сказал он. — Так что мои разногласия с сыном останутся только между мной и сыном.
— Он хотел перемен, а ты уже тогда знал, что они не нужны? — попробовал угадать Ломтев.
— Изменения в империи могут происходить по воле только одного человека, — отрезал старый князь. — Все остальное — это государственная измена.
— Парадокс вашей вертикали власти заключается в том, что центр тяжести не может находиться на самой вершине, — сказал Ломтев. — И особое искусство — убедить всех, что он именно там.
— Ты сам хоть понял, что сейчас сказал?
— Конечно, — сказал Ломтев. — Вы всеми своими силами пытаетесь остановить истррические процессы, но у вас получается только замедлить этот поток, и он все равно снесет вас, рано или поздно.
— Думаю, что если и случится то, что ты пророчишь, скорее, это будет поздно, мы с тобой уже не застанем, — сказал старый князь. — Да оно и к лучшему. И вообще, это смешно. Два покойника рассуждают о мироустройстве…
— Я все еще жив, — сказал Ломтев.
— Это ненадолго, — заверил его старый князь. — Если ты сам не свернешь себе шею и тебя не прикончит интрига Меншикова, это сделает мой сын. Он не и тех людей, кто будет терпеть унижения от тебя-меня…
— Разве ж это унижения? — удивился Ломтев.
— Ты расколол его дом, забрал его деньги и выставил его не в лучшем свете, — сказал старый князь. — В молодости я убивал и за меньшее. Гораздо меньшее.
— Странно, что вы вообще еще не вымерли, — сказал Ломтев. — Хотя обвинить вас в недостатке старания, видимо, никто не сможет.
— А что, мы тебе не нравимся? — усмехнулся старый князь.
— А кому вы вообще нравитесь? — поинтересовался Ломтев. — Тем, кого вы называете простолюдинами? Вы и сами себе не нравитесь, иначе бы так глотки друг другу не рвали.
— Это естественный процесс, — усмехнулся старый князь. — Выживает сильнейший, иерархия выстраивает себя сама. Нам дана сила, которая позволяет нам выбирать путь для себя и для остальных, которые, из-за своей слабости, глупости или слепоты, не могут сделать этого сами.
Ну да, подумал Ломтев, дворяне в империи — это раса сверхлюдей, которые даже не притворяются, что всего лишь равнее остальных, и единственный работающий социальный лифт — это сила, дар, талант делать то, что большинство делать не может. Только вот с человеческими качествами это, разумеется, никак не соотносится.
Иерархия уже выстроила себя сама, и теперь у тебя, будь ты дворянин или простолюдин, неважно, есть только два выхода. Либо ты встраиваешься в систему на том месте, которое она для тебя определит, либо она тебя давит.
Впрочем, это почти везде так, просто в империи вышло слишком уж наглядно.
— А знаешь, что самое смешное в твоей обличительной речи? — поинтересовлася старый князь, то ли прочитавший часть мыслей Ломтева, то ли просто уловивший их общий настрой. — Ты — такой же, как мы. Ты тоже пройдешь по дороге, вымощенной трупами, если будешь думать, что эта дорога ведет тебя к цели. Ты тоже не будешь себя сдерживать, и если придет время решать, ты тоже решишь не только за себя, не оглядываясь ни на законы, ни на мораль. Но ты еще хуже, чем мы, потому что разделение "свой-чужой" в твоем случае вообще не работает. У тебя нет своих, все окружающие тебя — лишь помехи или подспорья в пути.
— А как может быть иначе? — вкрадчиво поинтересовался Ломтев. — У меня украли дочь, украли тело, украли всю мою жизнь, и все, что я слышал с тех пор, это сладкие речи о том, что все вернется, если я буду хорошим мальчиком. Но слова дешевы, а патроны стоят денег.
— Прежде, чем начать стрелять, стоит определиться с мишенями, — сказал старый князь. — При этом надо понимать, что в твоем распоряжении может оказаться не тот калибр. Или что мишенью в любой момент можешь стать ты сам.
— Ну и что ты посоветуешь? — спросил Ломтев. — Что мне делать?
— Все, что говорит Меншиков, для начала.
Ломтев покачал головой.
— Это путь в никуда.
— Тогда делай, что хочешь, — рявкнул старый князь. — Мне все равно.
За окном кратко вспыхнуло, отбрасывая длиные тени, громыхнуло, оконные стекла задребезжали от взрывной волны, но сотались целыми.
Кстати о мишенях, подумал Ломтев.
Со стороны главных ворот, где был расположен основной пункт охраны, доносилась приглушенная стрельба, довольно беспорядочная
Он былой расслабленности не осталось и следа. Он вырвал свое тело из кресла, в два шага подошел к окну и аккуратно выглянул наружу. На подъездной дорожке догорал оставленный великим князем фургон, а от ворот к дому уже неслись черные тени, числом не менее дюжины.
И что-то подсказывало Ломтеву, что это не путилинцы спешат к нему с докладом об успешном отражении атаки.
