графини, Либер прибыл вместе с Сошкой в столицу. Возведённый первыми апостолами, город между трёх холмов, был назван тремя отцами и пятью матерями Палмаат — Длань и ни разу с тех пор названия не менял.
В столице, из часовых дел мастера, Либер превратился в маленькую шестеренку огромного механизма, которая работала как часы. Цель была проста — находить реликвии и изымать их. К счастью для тайного аукционного Дома Черных Рукавов, ни одна из найденных древних реликвий не несла в себе магию. Это были странные, местами пугающие механизмы, не более. Церковь осуждала и на публике гремела праведным гневом, в тайне же сама охотилась за древними реликвиями, создавая конкурентный рынок сбыта. И вот однажды в руки Либеру попал свиток. Ему тогда было уже почти пятьдесят, он все чаще надевал рясу и назывался братом, и хотя вера так и не пришла к нему, но он много думал о жизни и её конце, много писал, желая оставить после себя хоть что-то и продолжал впитывать знания. Свиток был написан как завет для потомков, об опасности тьмы, что всегда среди нас. Больше всего это напоминало исповедь. Человек, чья речь кипела и бурлила на бумаге, явно пребывал в агонии и жаждал искупления. Осознавая невозможность исправить содеянное, перед смертью он пытался предостеречь от повторения своих ошибок тех, кто пойдёт по его стопам. Автором свитка был каменотёс, которого история запомнила как Святого Ястина.
Речь старика оборвалась, как нить, соединяющая прошлое и будущее.
Они стояли в темноте влажного подземелья, куда он их привёл.
— Я был глуп, хоть и очень умён, — печально сказал старик Либер. — Я хотел знать, потому что не мог верить. А остальным нужны были просто деньги. Им годилось всё, что можно было продать. Открыв вход в это подземелье, я уже не смог его закрыть… А они приходили и приходили, чтобы вступить в ряды нового ордена, и я понял что этому не будет конца. Для меня выхода уже нет, как нет и искупления. Нет, я не жалуюсь, я узник своего выбора, единственное о чем жалею, что доверил свою историю аббату Капету. Его разум оказался слаб и мой рассказ приговорил его к безумию…
В свете берегонта лицо Либера было пугающе белым, а взгляд…
— Так это аббат создал Орден?
— Он хотел лишь уберечь мою находку, но не смог.
— Вы знаете, что они собираются делать? — спросил Кастор. — В чем цель нового Ордена?
— Я не посвящён в их тайны, но думаю если речь идёт о берегонте, то цель может быть только одна — отнять у церкви Дар Создателя и тогда власть её ничего не будет стоить. И я, прежний, тот кто ни во что не верил, поддержал бы их, ведь знаю правду о том, что с помощью магии успела натворить церковь, но теперь…
— Что теперь? О чем вы? — шёпотом спросил Кастор. Но Либер лишь покачал головой.
— Вы про рой? — уже громче спросил Кастор. — Про тьму, от которой людей предостерегал Ястин?
— Вам нужно войти, это — лифт, он опустит вас вниз, — сказал Либер. — Не бойтесь, это всего лишь механизм.
То, что он назвал лифтом, пряталось справа, в темноте ниши. Старик подошёл и открыл перед ними странную, узкую дверцу.
— Думаю, если ваш друг до сих пор жив, то он уже нашёл ответы.
От плохого предчувствия Кастора затошнило, но отступать было некуда, сыщик уже вошёл в нишу. Всё это время он молчал и не вступал в беседу, только переминался с ноги на ногу от нетерпения, желая скорее расстаться со стариком и найти грамарда. Кастору ничего не оставалось как смириться. Дверца закрылась и нечто похожее на широкий гроб, сотрясаясь, двинулось вниз.
Орис не увидел света в конце, врата сияющих чертогов не распахнулись перед ним и Создатель не явился. На чужом берегу только тьма оставалась с ним до самого начала. А потом обняла на прощанье и покинула. Он очнулся от боли в груди, облизнул губы, пить хотелось ужасно. От мысли, что он все еще жив, накатило разочарование, а потом растерянность. Он был готов к тому, что оставил все свои мирские дела и впереди его ждал только Создатель.
Знакомый голос в голове сказал:
— Ты ждал, что все кончится, но богиня уберегла тебя.
К удивлению Ориса, Барахольщик тоже был жив. Его связали, намотали зачем-то на глаза грязную тряпку и уложили на пол рядом с ним.
Орис скинул с себя куртку, ему было жарко, сел и огляделся. Драконий зал лежал в руинах. Повсюду была кровь, в берегонтовой пыли просматривались следы волочения. Тела погибших оттащили и сложили в самом тёмном углу, только запах убрать не смогли. Тошнотворный, металлический. Орис скривился. Туша дракона всё еще возвышалась надо всеми, но её единственный глаз потух. Зал освещали несколько светильников с берегонтом.
— Очнулся, — закричал кто-то совсем рядом и из темноты на Ориса глянули копья, а следом щиты, высокие, в человеческий рост.
— А ну разойдись, кому сказал, — раздался громкий голос Гвана. Первым сквозь кольцо протиснулся его молот, затем он сам, а за ним Циклоп, его огромная фигура загородила собой и без того тусклый свет. Толпа чуть выдохнула и расступилась, но тут Барахольщик рассмеялся и люди снова ощетинились копьями.
— Все назад, — закричал Гван и молот угрожающе присвистнул. — Дальше, дальше кому говорю.
Орис поднял голову, чтобы видеть Циклопа, но тот уже сам присел на корточки перед ним.
— Я смог, — сказал Циклоп и заулыбался. Он явно был очень доволен собой.
— Что ты сделал? — спросил Орис.
— Спел им, — ответил он и его одинокой глаз хитро сощурился. — Они услышали песнь и послушались. Они хотели быть вместе и я позволил им, теперь они снова стали единым целым.
Циклоп махнул рукой куда-то за спину и Орис понял, что он говорит о тех, кого скрывал внутри себя берегонтовый панцирь. С помощью той, другой Речи, Циклоп смог овладеть страшной силой, тьма подчинилась ему и вернулась туда, откуда пришла. Откуда её выманил Барахольщик.
Или кто-то другой, кто пришёл до него. Орис не знал ответа, но хотел узнать. Он хотел понять что здесь произошло. Понять, чтобы никогда больше не допустить подобного.
— Надо вернуть весь берегонт на место, — сказал Орис и протянул руку к Циклопу — Помоги мне встать.
— Не торопись, малыш, — покачал головой Гван и положил руку на плечо брата.
— Тут у нас есть и другое мнение.
Смех за спиной Ориса стал
