— Не бойся, княжич, — понизил голос волхв, — земля в тамошних местах умная. Кому топью непролазной загородится, а кому скатертью под копыта выстелется, кого закружит, кого сама к цели выведет. Ты ее не бойся. Ты ей не чужой, ты ей заступник. Приди на берег, изгони супостата, а землицу-то поцелуй да с собой горсть возьми. Ты ее хранишь — она тебя хранить станет. От стрелы, от меча, от злого навета. И не найдется тогда силы, что сможет тебя побороть, не случится битвы, в которой ты не одолел бы ворога, не родится воин, что сможет тебя сразить…
Внезапно Александр понял, что волхва в горнице уже давно нет, хотя голос его и продолжал звучать. Князь тряхнул головой, разгоняя наваждение, потер ушибленное посохом плечо, отошел к окну. Внизу, на широком, утоптанном до каменной твердости дворе отдыхали дружинники. Некоторые валялись на привезенном нынче с заливных лугов и еще не убранном сене первого покоса, четверо, разбившись попарно, бились на кулаках. Дружинники постарше, пользуясь покоем, доводили клинки до безупречной остроты, правя острие кусочками жесткой буйволовой кожи. Однако девятнадцатилетний мальчишка видел сейчас перед собой не их, а шитые золотом шатры, что нахально встали на исконно русских невских берегах, видел воняющих застарелым потом крестоносцев, топчущих сочную молодую траву, позорные вымпелы, реющие над пустынными — но русскими! — болотами.
А что если старик обманул? Пришел непонятно откуда, сгинул непонятно как. Кто такой, зачем являлся — неведомо… Послушаешься его, погонишь дружину через бесконечные приневские вязи — вымажешься в грязи по уши, никуда не доедешь, не добьешься ничего, кроме позора на всю жизнь: князь, дружину на войну с комарами водивший. Александр Болотный…
До чего же ему не хватало в эти минуты отца! Опытного, расчетливого, уверенного.
А что, если и вправду чужаки на Неву пришли?
— Таврило! — толкнув от себя створки окна, высунулся из окна князь. — Таврило Олексич, дружину в седло подымай! По одному заводному, на три дня припаса. Торопись, вести дурные у меня. Мишка, на площадь вечевую беги, созывай охотников со мной на немца идти. Пусть тебе под руку сбираются, да по северной дороге меня нагоняй. Подвод не бери, пусть припас в сумки на заводных коней вьючат. На три дни уходим. Ротмир, броню мою неси! Торопитесь, други мои. Чую я, земля плачет. Подмоги нашей ждет. Торопитесь!
Во дворе началось оживление. Десятники и сотники, выбираясь из тенистых закутков, где пережидали жару, выходя из дверей людской или кухни, начали скликать своих ратников; поползли, распахиваясь, ворота конюшни, послышался звон железа, тихий шелест извлекаемых на свет божий кольчуг.
Александр отступил, расстегивая ворот рубахи. Все, решение принято, сомневаться поздно. Обороняя отчие земли, лучше перестараться, нежели ворога прозевать. Позора бояться потом станем, когда будет чего стыдиться. Стянув через голову атласную косоворотку, он поднялся по узкой лестнице к опочивальне, молча сунул уже ждущему в дверях Ротмиру снятую рубаху, принял от него белую, длинную, шелковую, со шнуровкой на груди. Юный князь всегда надевал под доспех шелковое исподнее. Оно и кожу холодит, и вшей с блохами отпугивает, коли долго без бани путь держать приходится. Поверх натянул стеганку с коротким рукавом, обшитую сверху бархатом, — в войлочном поддоспешнике в жару слишком тяжело. Накинул на плечи плащ, скрепив углы на левом плече простенькой медной пряжкой. В броню пока облачаться не стал — рано вроде, дома ворога опасаться ни к чему.
— Саша! — По лестнице в легком сарафане с вышитым розами передом, в платке на волосах взбежала девочка шестнадцати лет. — Что случилось? Отчего исполчаетесь?
Жена. Александра.
Прощаться князь еще не умел. Когда научишься — всего-то несколько месяцев, как обвенчались. Только свыкаться стали, что теперь вместе навсегда, и вдруг — прощаться.
— Вести до меня с Невы нехорошие дошли, — взял ее за руки правитель. — Мчаться надобно, вызнавать. Мыслю, сеча грядет.
— Ты возвращайся, князь, — кивнула молоденькая супруга. — Береги себя. Яков!!!
— Да, княгиня, — выдвинулся из-за спины хозяйки вихрастый ловчий, приехавший из Полоцка вместе со двором невесты.
— С князем отправишься. Головой за него отвечаешь!
— Слушаю, княгиня!
Паренек развернулся, побежал вниз по лестнице — переодеваться. Следом ринулся Ротмир. Князя облачить мало — нужно еще и самому в поход изготовиться.
— И ты себя береги, хозяюшка моя. — Александр кивнул, разжал пальцы, прошел мимо супруги и начал спускаться.
— Постой! — Александра сбежала, обхватила его, сколько хватило сил, прижалась к груди, постояла так несколько мгновений, отстранилась, перевела дух. — Теперь иди… — Она широко перекрестила мужа. — Да поможет тебе Бог.
Когда князь вышел на крыльцо, дружина уже выстроились во дворе: ровные ряды устремленных к небу рогатин, вытянутые капелькой щиты, поводья заводных коней накинуты на луки седел. Всхрапывают лошади, нетерпеливо стуча копытами в землю. Две тысячи опытных, хорошо снаряженных, готовых к смертельной схватке воинов.
Подбежал Ротмир, подвел скакуна с седлом поверх алого потника, с привьюченными на крупе щитом, рогатиной и колчаном с луком и стрелами. Князь поставил ногу в стремя, поднялся в седло, подобрал поводья, еще раз оглядел дружину:
— Ну, други мои, не пожалеем живота своего за землю отчую, не посрамим земли русской!
— Умрем за тебя князь! — вскинув рогатины, закричали дружинники. И словно в подтверждение их зарока над Новгородом поплыл звон вечевого колокола.
Князь Александр отпустил поводья и дал шпоры коню, на рысях выводя дружину из детинца.
Застоявшиеся в конюшне скакуны шли ходко. Всего за четыре часа дружина добралась до Глухой Керести, переседлалась, снова пошла широкой рысью, еще до сумерек домчалась до Тороковского брода через Оредеж, перешла реку и разбила лагерь на северном берегу. Сюда же час спустя подошли еще сотен пять новгородцев во главе с гридней[39] Михаилом — добровольцы, решившиеся ради славы, веселья и во имя покоя любимого города поддержать князя в ратном деле.
С первыми лучами солнца снова поднявшись в седло, рать двинулась через Стречинскую топь. К удивлению князя, копыта тяжело нагруженных скакунов не проваливались в торфянистую влажную землю, под ними даже вода не чавкала. По тропе, по которой обычно с трудом протискивался один всадник, кованая конница шла по трое в ряд. Александр слышал, как за спиной дружинники удивляются засушливому лету, и даже дышать боялся, дабы не спугнуть невероятную удачу. Между лопатками полз холодок, а душу наполняла железная уверенность — все правда! Волхв не обманул. С болотами не обманул — значит, и про схизматиков на Неве тоже правда.
