– Верно. Но не исключено, что однажды он все равно проболтается. Поэтому гораздо логичнее пригласить кого-то со стороны, – Генрих поболтал ложечкой в остывающем чае, – как следует извозить в болоте, хотя, вероятно, имеются гораздо более удобные подходы к этому островку… Дедок же не самоубийца лезть за клюквой по пояс в грязи, ежеминутно рискуя утонуть.
– Но их же никто не убивал! – Тумаш уронил в пустой стакан щипчики для сахара и густо покраснел. – Ран же не было!
Айзенвальд потер щеку плечом, вытащил щипцы, отряхнул и задумчиво повертел в руках, глядя, как огонь мягко отражается в серебре:
– Вы когда-либо слышали про духовые трубки, привезенные иезуитами из Нагуаля в шестнадцатом веке? Такие использовали для охоты краснокожие. Трубку заряжали шипом ядовитой акации. Хватало легкой царапины, чтобы убить животное куда более крупное, чем человек, – Айзенвальд подтянул к себе газету, ногтем отчеркнул нужное место. – Вот, на открытых частях тела имеются царапины от веток. Скрыть след от шипа ничего не стоит. К тому же, сейчас существуют духовые ружья, стреляющие на гораздо большее расстояние, чем трубка. Вы поручитесь, что у заядлого охотника Рощица-Замойского такого нет? Кстати, совершенно не обязательно, что жертвы не отстреливались. Но пока суд да дело, ружья было нетрудно подменить, а заодно перевязать оборванный ремешок.
Тумаш горестно, не скрываясь, вздохнул. Видимо, все еще не желал расстаться с версией о таинственной смерти, жуткой и загадочной; с видением, в котором князь со слугой убегают от навьев по болоту, спотыкаясь, врезаясь в кусты и размахивая бумажкой с молитвами…
– Версии о политической расправе и мести изволите?
Секретарь застонал, умоляюще вскинув руки. Айзенвальд аккуратно положил щипчики на край подноса:
– Сердитый я сегодня какой-то, простите.
Тумаш немедленно расплылся в улыбке:
– Чего там… Интересно вы все это рассказываете. Словно сами присутствовали. Вам бы на заседании Виленского исторического общества выступить, чтобы наш Долбик-Воробей не сильно нос задирал.
– Так почему его не утереть?
Тумаш обиженно пошуршал газетами:
– А кто меня пустит?… Там только профессура да заезжие знаменитости голос имеют. А кстати… граф Адам Цванцигер сегодня там уникальный доклад сделал, касаемо последних раскопок на горе Вздохов в Краславке. Факультет просто гудит. Я с его племянниками дружен. Вот поеду и узнаю из первых рук…
– Цванцигер? – переспросил генерал, вздрагивая. Именно в Краславском поместье этого самого Цванцигера служил нынче управляющим пан Алесь Ведрич, чьи деяния последние два дня не давали Генриху покоя.
– Ага! Он фольклорист, историк, археолог – не хуже Розеты. Его только кузены Тишкевичи в науке переплюнули. А хотите, вместе поедем? Там всегда интересно, – Занецкий вскинул длинные наивные ресницы.
– Да, – Айзенвальд коротко кивнул. – Я буду готов через четверть часа. Еще чаю, или распорядиться об ужине?
Занецкий облегченно выдохнул:
– Там накормят. У пана Адася всегда замечательно кормят, – облизнулся и, высмотрев на подносе кусок сахара покрупнее, звучно им захрустел.
Над кавярней в самом конце улицы Замковой, выходящей на Соборную площадь, отлитые из чугуна изящные женские ручки держали изрядную стопку чугунных же блинов. Должно быть, поддразнивали голодующих в квартире над ними аристократов. Но Сырная неделя еще не наступила, и аристократы не велись. Сидели из взгляда на экономию или любопытствующие патрули в почти полной темноте – пять-шесть свечек не в счет. Какие балы здесь закатывались когда-то! Свечки горели сотнями, в разбросанных по лестничному ковру цветах тонули по щиколотку… К ужину собрались только родственники: самые именитые фамилии: Тишкевичи, Тезенгаузы, Цванцигеры… У раскаленной печки дремал кавалерийский полковник из Блау. За двадцать лет он так и не удосужился толком выучить лейтавское наречие, но был очень полезен с точки зрения на тех же патрулей и успел сделаться привычен как предмет меблировки. Ему подливали коньяк и больше не обращали внимания. Тихо позвякивало в столовой серебро, звенел хрусталь, точились разговоры, а за окнами мягкими лапами обнимал Вильню снег.
В какой-то миг спор за столом вспыхнул, как фейерверк, и до спрятавшейся за портьеры Франциски-Цецилии донеслось:
– Какие вожди… нет у нас вождей…
– Я вам так скажу… герцог Отто ун Блау, разумеется, сволочь. Но… – тут, очевидно, возделась вилка, – гениальный полководец. Рядом с нашими лапотниками. А то бы с чего ему победить…
– Говорю, остались склады… заготовили… где поглуше, и не вынимали… Ятра… Как где? Омель. На Полесье, не слышали?
– Ну… не Лейтава… мы все не Лейтава. Малютка Шеневальд, крыска зубастая, проглотил всех… Пан… и Балткревию проглотит с ихней конституцией, говорю я вам. Ах, "их"? Выквиты это…
– Растащили Лейтаву, – гудел кто-то, – как тот, простите за банальность, пирог, в поисках вишенки. И Блау имеет эту вишенку…
– Чудо спасет… Почему нет?! Захватил же Лев Эльбу и держался там сто дней против Гишпано-Еллинской эскадры. Как какой? Бвонапарт.
Франя тихонько засмеялась. В ответ часы на буфете пробили девять, вызванивая менуэт. Стали отзываться другие по всему дому. И звон дверного колокольчика услышала она одна. Слуг отпустили специально, и пришлось идти открывать. Вместе с ней в полутемной прихожей оказался двоюродный братец Мись и тут же заключил в медвежьи объятия входящего – хрупкого юношу, засыпанного снегом – заурчал радостно, защекотал бакенбардами. Второй гость остался у закупоренной ими двери.
Франциска настойчиво потянула Мися за фалды. Тот опомнился, побагровел и принялся извиняться, отчего двери не освободились. Фране с Тумашем – оказалось, они знакомы – дружными усилиями удалось протолкнуть пухлого паныча Цванцигера назад в переднюю. Незнакомец наконец вошел, двери были захлопнуты и заперты и прямо здесь начался неизбежный ритуал знакомства. В сумеречном свете было трудно разглядеть гостя – Франя поняла только, что он еще не стар, гладко выбрит, прекрасно одет и не носит головного убора – он стряхнул снег с густых волос и весело рассмеялся. Франя поймала на себе его взгляд: не двусмысленный, но изучающий – ни словом не перемолвившись, гость как бы пытался понять, кто она такая, проникнуть в душу. Франя жарко покраснела. Вот так же смотрел на нее управляющий ее дяди Адама Александр Ведрич. Она опустила кудрявую головку, вжимаясь лицом в ладони.
– Простите меня, – шепнул гость.
Мись и Тумаш не услышали.
– Панна Цванцигер, – радовался Тумаш. – Вот не ждал. Вы нам сыграете?
