— Если я мешаю…
— Да нет, котенок. Ты забавная. Я тебе вроде говорила это уже после того прекрасного семейного ужина. Кажется. Новая кровь, знаешь. Если бы тут был этот чертов Антон или кто-то из блохастых — пинками бы погнала. А так… Пей. За одного хорошего человека, которого ты не знаешь. Просто пей — и все. Не чокаясь.
И с этими словами Валентина делает широкий глоток. Прямо из бутылки.
Саша медленно моргает и отпивает чуть-чуть из стакана. Жидкость опаляет нутро, но всего на секунду.
— А ты и не морщишься. Уважаю, — усмехается суккуба. — И не боишься. Это забавно. Обычно все вы, маги, паникуете рядом с нами. Не с блохастыми, не с кровопийцами, не с этими высокомерными ублюдками, что ради силы собственного ребенка кому хочешь продадут, а с нами. Потому что мы можем к вам в душу заглянуть — и не спасет ничего, никакие ваши щиты. А ты не боишься.
Саша чуть пожимает плечами. На общем курсе рассказывали, что суккубы и инкубы обладали даром к исключительно глубокой эмпатии и были способны читать эмоции даже сильного мага через все щиты. Но ее чувства и так всегда были написаны на лице. Всю жизнь, сколько она не пыталась их прятать. В школе она еще старалась сохранять невозмутимость во время драк и оскорблений, дома держала себя в руках во время ссор и скандалов. Но в итоге все равно не было никакого смысла пытаться что-то скрыть. Смеяться она умела только громко, злиться — разрушительно, одна драка с Азаматом чего стоит, и расстраиваться, особенно смотря фильмы или читая книги — до слез. И любые попытки этого изменить ничего не дали. Эмоции все равно приходили, сколько ни старайся их остановить. Не в день очередной пощечины от мира, так в ночь после. И в конечном счете Саша попросту отказалась пытаться что-то изменить, стараясь переживать все подальше от других, а если не получалось… То какая разница. Людям все равно не будет комфортно рядом с ней — все прошлое показывало это с неотвратимой серьезностью. Тогда и не стоило пытаться угодить им, наступая на собственную песню.
— Мне нечего скрывать. Я не хочу казаться кем-то другим и не пытаюсь надеть на себя маску.
— Ой, не смеши. Мы все носим маски. С мое поживешь — поймешь. Ты — поймешь точно.
— Почему я точно пойму? — любопытство берет верх. Неожиданно Саша понимает, что Валентина ей нравится. Наверное, в каком-нибудь ином мире они могли бы дружить. Хотя бы потому что и она не пытается притворяться.
— Ты много видишь, котенок, — суккуба выпивает еще глоток. — Сама пока не понимаешь что к чему, но видишь ты куда больше чем остальные. А тот, кто многое видит — многое и может. Я такие вещи хорошо замечаю, в отличие от блохастиков и кровопийц. Никто тебе об этом не скажет, котенок. Все тут прикидывают, как тебя можно использовать. Блоховоз вон заставил ритуал проводить. Понравилось?
— Ничего не было…
— Ой, да перестань, тоже мне секрет. Ну по крайней мере — для меня. А то я не знаю, что семейка твоей подруги в жизни и в смерти не наскребла сил обновить щиты, и что Андрей им это поручил только для того чтобы проучить. Все в курсе. Как и то, что им это удалось — мы-то не слепые. Это ты пока ничего не видишь. Сожрут они тебя.
— Они дали мне кров. Дали возможность здесь быть.
— И думают, как бы получить с этого побольше. Ты, Александра — свежая кровь. Не как мы. И твое появление как удар по осиному гнезду. Жужжат осы, жужжат. Беснуются. Жалко мне тебя, котенок.
— Что? — этого Саша меньше всего ожидала услышать от суккубы.
— Жалко. И да, не надо тут проповедей, что жалость развращает. У тебя все впереди, а будешь гнить в этом болоте, если в ближайшие дни не возьмешь себя в руки и не свалишь отсюда.
— Но почему я должна уходить? — хмель медленно забирает разум, и все сказанное суккубой кажется каким-то очень искренним. Но Саша не уверена — это Отражение или ее собственное воображение.
— Пей, котенок. Я тебе расскажу одну историю — а ты сама решай, что ответить. Все равно кто захочет — узнает о нашем разговоре, и кто поймет — тот поймет, а на остальных мне плевать. Простая это история, волшебница Александра. Когда-то в славном городе Н., жила-была девочка. Не красивая, не уродина, не умница, но и не глупышка какая. Обычная девочка. Самая простая. И однажды на танцах повстречался ей мальчик. Красивый мальчик. Очень красивый. И танцевать звал, и слова разные говорил, и касался так нежно-нежно. Девочка тогда даже и не знала, чем и как родители-то под одеялом занимаются, не то что сама бы пробовала. И девочка в мальчика влюбилась. С головой, по уши, до дрожи в коленях. Только мальчик оказался не простой. Рассказывал небылицы всякие о неземных наслаждениях, да попробовать предлагал их. Без разных там порошков веселящих. Девочка упиралась, упиралась — да согласилась. И было это волшебно, упоительно, бесконечно. А на утро мальчик исчез — как в воду канул. А девочка поняла, что что-то в ней изменилось. Навсегда изменилось. Она начала ощущать чужие чувства. Не слова, не мысли — чувства. Тайные, сокровенные, самые-самые. И что мать ее, ошибку молодости, терпеть не может, и что отцу она неродная, и что подруги ее презирают, и что все похвальбы учителей да наставников пустые. И многое, многое, многое чувствовала девочка. Все больше и больше узнавала она, и все больше и больше хотела повторить то неземное блаженство, что было с мальчиком. Сбежать в него с головой. Но никак не выходило. Все было не то. Она упивалась наслаждением одного мужчины, второго, третьего, но все было не то. Жизнь ее свелась только к желанию вкусить чужого наслаждения. Забрать его, присвоить — и оставить мужчину ни с чем. И женщину, какая под руку попадется. Только у одного, случайно как-то встреченного, она не захотела ничего отбирать. У молодого пацана, что так искренне ей восхищался. Ни ее телом, ни ее умелостью, ни своими эмоциями рядом, что она так хорошо умела вызывать, а ей самой. Тому пацану просто нравилась она, какой бы она не была и чтобы не делала. А делала она много чего. За все забранное приходится платить — и блаженство тех, кто делил с ней ложе не исключение. Однажды с блаженством она забрала и жизнь — не желая, просто не уследив. И девочке пришлось убегать, зная, что расплатиться она не сможет, как не сможет и отказаться забирать то, без чего сама не могла жить. И тогда она узнала, что есть место, где блаженство можно пить к радости других. Где мужчины и женщины сами желают ощутить близость, сами готовы отправиться в долину порока, пусть и в конце пути их ждет только усталость и ничего более. И там и она, и ее молодой пацан, все еще не бросавший ее, могут жить вместе. Там она, быть может, найдет в себе силы с ним вместе отправиться в наслаждение, как когда-то отправилась с другим мальчиком, так быстро сбежавшим. Окунуться в страну блаженства вдвоем, чтобы дальше идти по жизни рука об руку. Ведь пацан не отвернулся от нее даже тогда, когда узнал, что кроме него девочка пьет мужчин и женщин, их страсти и горести словно хорошее вино, — суккуба делает глоток из бутылки и продолжает: — долго ли коротко — бежали девочка и ее молодой возлюбленный. Через страну, родину-матушку. И прибежали. В райский уголок, где никто не потребует платы за наслаждение, не забирать которое девочка просто не могла. Где с ее мальчиком они могут жить вместе и не знать бед, до тех, пор, пока он не захочет присоединиться к ней в стране за гранью привычного. Вот только райские кущи не для таких, как наши юные герои. Недолго прожили они вместе. Одной лунной ночью отдали мальчика на поживу колдунам и зверям лютым, ведь не только девочке нужно было пить людей, чтобы жить как-нибудь. Под широкой осиной мальчика, так пытавшегося спастись, колдун окаянный погубил. И вот теперь девочка и приходит в день его смерти к осине. Уже и гроза ее сломила, осину-то, а девочка все не стареет, все так же мужчин и женщин пьет, хотя теперь уже нет большее ее мальчика. И нового не сыщется. Вот и сказочке конец, а кто слушал — молодец.
Саша уставилась на колыхание ветвей ближайшей осины, пытаясь переварить услышанное. И разобраться в ощущениях, и своих, и чужих. Рассказывала все это Валентина спокойно, но щемящая тоска, исходящая от нее, никуда не делась. Тоска, грусть и какая-то… Обреченность, что ли.
