Наконец, когда деталь — сложной формы изогнутая скоба — устанавливается на краю горна для прокаливания, мастер откладывает молот и поворачивается к вошедшему.
— Ты кто, парень? Что тебе нужно?
— Меня зовут Доррин. Джардиш сказал, что тебе нужен помощник. Вот я и хотел бы поступить в подмастерья.
— Джардиш? С каких это пор торговцы стали разбираться в кузнечном деле?
Доррин отмалчивается, вежливо улыбаясь.
— Ты малый тощий, а стало быть, прожорливый. Всех молодых парней надобно кормить на убой, ровно свиней, — мастер обходит Доррина вокруг, внимательно его разглядывая. — И с чего ты вообще решил, будто можешь работать в кузне?
— Я уже работал. Был подмастерьем.
— Так почему там и не остался?
— Я... с Отшельничьего.
— А, из этих... И за что же они тебя поперли?
— Я хотел делать игрушки, маленькие машины. Ну а они там не видят в этом никакого проку.
— Хм... я, признаться, тоже.
— Но я могу делать все, что требуется.
— Рассчитываешь поработать у меня годик-другой, а, малый?
— Нет, почтеннейший. Я не рассчитываю занять это место надолго.
— Ха! Оно для тебя недостаточно хорошее?
Доррин прикусывает язык.
— Если я стану хорошим кузнецом, то мне придется уйти раньше, чем ты будешь готов от меня отказаться. Ну а не стану — так ты сам меня выставишь.
— Ну, парень, на язык ты, я вижу, востер. А что знаешь о нашем ремесле?
— Немного... Во всяком случае, недостаточно.
— Умеешь орудовать вон теми большими мехами? Гвозди ковать можешь? Хороший подмастерье способен выковать за утро не одну сотню. Пазы сращивать умеешь? Так, чтобы схватило намертво? Чушки у тебя ровные, не колются?
— Обычно нет, — Доррин ухитряется-таки вставить слово в эту тираду. Спиной он чувствует, что в кузнице появился кто-то еще, однако не оборачивается.
— Работа у нас трудная. Будешь меня слушаться? Делать что я скажу, и чтобы без дерзостей?
— А вопросы задавать можно?
Кузнец хмурится.
— Если ты прогонишь этого парня, Яррл, то будешь распоследним Белым болваном, — звучит позади твердый голос.
— Это наши, кузнечные дела, Рейса, — говорит Яррл, оборачиваясь на вошедшую женщину. Доррин отмечает ее седые волосы, широкие плечи и культю — правая рука ниже локтя у нее отсутствует. Кузнец тем временем вновь переводит взгляд на Доррина и пожимает плечами:
— Плачу я немного. Еда, койка в угловой каморке при кузнице и медяк за восьмидневку, пока не научишься толком работать самостоятельно. Но коли спустя первую восьмидневку ты не сможешь как следует орудовать молотом и ковать хорошие гвозди, можешь проваливать. Неумехи и бездельники мне не нужны.
— Справедливо. А найдется в конюшне свободное стойло, которое я мог бы почистить и занять?
— Стойло? — Яррл в недоумении. — Ты что, хочешь спать в стойле?
— Не я, почтеннейший. У меня есть лошадка.
— А чем ты собираешься ее кормить? Я на нее тратиться не собираюсь.
— Это само собой. Но ежели от меня будет толк, то я заработаю и на прокорм лошадке, а нет — так ты все одно меня выставишь. Ну а на первое время осталась у меня еще пара монет.
— Ну... я не знаю.
— Яррл... — Женский голос тих, но настойчив.
— Ладно. Но конюшню чистить и все такое будешь в свободное время. А сейчас отведи лошадь и возвращайся сюда. Хочу не откладывая посмотреть, способен ли ты отработать хотя бы харч.
— Да, почтеннейший.
— Этот по крайней мере не грубиян, — ворчит кузнец, отворачиваясь и берясь за молот.
Рейса, слегка покачав головой, улыбается Доррину и обращается к мужу:
— Я провожу его на конюшню.
Следом за однорукой женщиной юноша направляется к сараю и трем стойлам. В первом мул, второе и третье свободны.
— У Петры есть гнедая и повозка, но они сейчас на рынке.
— Петра — это твоя дочка?
— Да, и славная дочка, — в голосе Рейсы почему-то слышится нотка раздражения.
— Значит, тебе повезло, — улыбается Доррин.
— А ты что, вправду подмастерье кузнеца?
— Во всяком случае, был им. А еще я целитель.
— Целитель? И хочешь работать в кузне?
— Ну... в общем, меня тянет к металлу.
— Понятно. Но ты и впрямь целитель, один из Черных?
Доррин кивает, невольно глядя на ее культю. Женщина качает головой:
— Ну, это никакому целителю не под силу. А вот животных ты лечишь?
— Если не слишком тяжелый случай.
— Как насчет коз?
— Ими не занимался, но могу попробовать.
— Тогда пристраивай тут лошадку, да собери свои вещички — отнесешь в каморку. Место не ахти, но всяко лучше сарая, а со временем, думаю, Яррл устроит тебя поудобнее. Как освободишься, взглянешь на мою козу.
Взяв грабли, Доррин разравнивает глину, потом разбрасывает поверх нее солому и, расседлав Меривен, чистит ее. Затем, перекинув через плечо сумы и прихватив спальный мешок, он следует за Рейсой. Она указывает ему дверь в заднем углу, за которой находится комнатушка с единственным окном, закрытым ставнями, но незастекленным. Грубые половицы пропитались пылью, а всю обстановку составляют приделанная к стене койка с соломенным тюфяком, табурет да колченогий стол, на котором стоит покореженная медная масляная лампа.
— Скромно, зато уютно.
Положив свои вещи, Доррин поворачивается к Рейсе:
— Пойдем к твоей козе?
В маленьком загоне возле сарая он видит козу со вздутым животом и проводит рукой по козьей спине, потом по бокам.
— Она носит.
— Я знаю.
— Я не великий мастер по части животных, но, по-моему, она вынашивает нескольких.
— Скольких?
— Кажется, трех.
— Можешь ты что-нибудь сделать?
— Попробую, — Доррин старается привнести добавочную гармонию в организм козы и неродившихся козлят. Хочется верить, что это поможет. Наконец он выходит из загона, утирая лоб и стараясь не чихать от влажного запаха соломы.
— Ну как?
— Пока не знаю. Может потребоваться некоторое время...
— А вроде на ногах бедняжка стоит потверже, — говорит Рейса, глядя на козу.
Доррин, привалясь к изгороди, с трудом переводит дух.
— Э, паренек, да прежде чем идти в кузницу, тебе нужно подкрепиться. Садись на крыльцо, а я принесу что-нибудь перекусить. Я и забыла, что исцеление — это работа.
Доррин присаживается на верхушке крыльца, поставив ноги на нижнюю ступеньку. Прислушиваясь к доносящимся из кузни ударам молота, он подставляет лицо по-зимнему скупому на тепло солнцу. Весна еще не добралась до Дью.
— Вот.
— Спасибо, госпожа Рейса.
Женщина краснеет:
— Какая я тебе госпожа, паренек. Ты угощайся.
На поцарапанной деревянной тарелке лежат два ломтя овсяного хлеба, намазанных маслом, а поверх масла еще и густым, темным вареньем, и тонкий ломтик сыра. Помимо того, Рейса вручает юноше большую глиняную кружку с холодным сидром. Еда приходится кстати — слабость и дрожь в руках быстро проходят.
