Над уносимой ветром рваной пеленой облаков ослепительно ярко сияли звезды, усыпавшие черный небосвод. Наверное, тепло и то, что я лежал, свернувшись калачиком в темноте, навеяли мне (так я тогда решил) сон об укромном убежище, о Галапасе и хрустальной сфере, в которой я лежал, так же свернувшись и всматриваясь в игру света. Сверкающий звездами небосклон над головой напоминал свод пещеры, где свет отражался от вспыхивающих кристаллов и где, гонимые огнем, метались и трепетали тени. И в этом черном своде видны были красные, сапфировые и белые точки-огни, а свет одной дальней звезды падал на землю ровным золотым лучом. Тут беззвучный ветер погнал по небу еще одну тень, и еще одна волна света побежала вдогонку за ней, и задрожал на ветру терновник, и с ним — тень от стоячего камня.
Наверное, я слишком глубоко зарылся в свою берлогу и потому не слышал шелеста ветра в траве и кустарнике. Не услышал я и того, как молодой человек отодвинул сухие кусты, которыми привратник перегородил проход в насыпи, потому что внезапно и без малейшего предупреждения он возник посреди двора — высокий, прямой как копье молодой человек быстрой поступью шел через поле; он двигался легко и беззвучно, как ветер.
Я весь подобрался, подобно улитке, спасающейся в свою раковину. Слишком поздно бежать в стойло, чтобы вернуть на место плащ. Мне оставалось лишь надеяться, что он сочтет, будто вор сбежал, и не станет искать его где-нибудь неподалеку. Но молодой человек даже не глянул в сторону сарая. Он направился вперед, прямо через заиндевелое поле. И тут я увидел наполовину скрытое тенью стоячего камня белое животное, мирно щипавшее траву. Должно быть, это его конь вырвался из сарая. Одним богам известно, что он мог найти съестного в зимнем поле, но я видел, хоть и не совсем отчетливо из-за большого расстояния, что белое животное паслось рядом со стоячим камнем. Конь, наверное, терся обо что-то подпругой, пока та не лопнула; седло тоже исчезло.
По крайней мере, пока он будет ловить лошадь, мне достанет времени, чтобы скрыться… или еще лучше — бросить плащ возле сарая, чтобы он подумал, будто плащ соскользнул со спины лошади, а самому подождать в своем логове, пока молодой господин уйдет. В том, что вырвался его конь, винить он станет лишь привратника, и поделом: я не трогал жердину, закрывавшую вход. Я осторожно приподнялся, выбирая удобный момент.
Вероятно, почуяв приближение человека, пасшееся животное подняло голову. По небу проплыло облако, погрузив поле во тьму. Когда тьма исчезла под новой волной света, изморозь еще ярче заблестела звездами. Наконец волна света достигла стоячего камня, и я увидел, что ошибся: это была не лошадь. Не был это и один из молодых бычков из сарая. Возле камня стоял бык, огромный белый бык, вполне взрослый, с по-королевски разведенными рогами и шеей, подобной грозовой туче. Бык опустил голову, пока не коснулся подгрудком земли, и раз-другой предупреждающе ударил в траву копытом.
Молодой человек остановился. Теперь, когда тень унеслась вдаль, я видел его ясно как на ладони. Он был высокий и крепко сбитый, с выбеленными лунным светом волосами. Одежда его была чужеземного покроя — штаны, накрест переплетенные завязками под подпоясанной по бедрам туникой, и высокая шапка. Из-под шапки выбивались светлые кудри, развеваемые ветром, они обрамляли его лицо словно солнце лучи. В руке незнакомец держал свернутую в моток веревку, петли которой задевали за траву. Короткий темный плащ бился на ветру у него за спиной, но в игре теней и света нельзя было разглядеть цвета одежды.
Плащ? Выходит, передо мной не мой молодой господин. И зачем этот высокомерный вельможа вышел бы ночью с веревкой на поле? Неужели он стал бы ловить сбежавшего быка?
Без звука и без предупрежденья белый бык рванулся вперед, атакуя. Тени и свет неслись вместе с ним, мигали, метались, отчего все плыло у меня перед глазами. Взвилась и опустилась веревка с петлей на конце. Человек отпрыгнул в сторону. Огромное животное пронеслось мимо и, оскользнувшись, остановилось, натянув веревку и расставив ноги, из-под которых пошел пар от растаявшей изморози.
Бык развернулся и напал снова. Человек ждал, не сходя с места, слегка расставив ноги, всей своей позой выражая пренебрежение к опасности. Когда бык был уже совсем рядом, незнакомец с легкостью танцора увернулся. Бык пронесся так близко от него, что рогом вспорол развевающийся плащ, а плечо быка скользнуло по ноге незнакомца, словно влюбленный, жаждущий ласки. Руки мужчины пришли в движение. Новой петлей захлестнула бычьи рога веревка… Незнакомец откинулся назад, натягивая ее, и, когда бык развернулся для новой атаки, — прыгнул.
Нет, не в сторону. Он прыгнул вперед и, приземлившись на толстую бычью выю, коленями сдавил подгрудок и натянул веревки, словно поводья.
Бык как будто врос в землю, уперевшись в нее широко расставленными ногами и низко наклонив голову, изо всех сил сопротивляясь веревкам. По-прежнему я не слышал ни звука: ни стука копыт, ни шороха веревки, ни шумно вырывающегося дыханья. Наполовину выбравшись из груды хвороста, я, позабыв обо всем на свете, в оцепенении глядел на схватку человека с быком.
На поле вновь легла печать тьмы. Я вскочил на ноги. Наверное, я намеревался схватить доску из груды возле сарая и стремглав броситься через поле, дабы оказать — пусть бесполезную — помощь, какая была в моих силах. Но не успел я пошевелить и пальцем, как вновь воссияли звезды, и я снова увидел застывшего на прежнем месте быка и человека у него на спине. Но теперь голова животного поднималась. Человек бросил веревку: его руки лежали теперь на бычьих рогах, и он все дальше задирал животному голову. Медленно, почти с ритуальной торжественностью, бык поддавался; бык поднимал голову, подставляя могучую шею. В правой руке человека сверкнуло лезвие. Он наклонился вперед и вонзил нож, а затем провел им поперек горла животного.
Ни звука. В безмолвии бык медленно опустился на колени. Черная кровь, хлынув струями, окрасила белую шкуру и белую изморозь, белую руку и белый камень.
Я вырвался из своего убежища и побежал через поле, не помню, что я выкрикивал на бегу.
Не знаю, что я собирался сделать. Человек увидел, как я бегу к нему, и повернул голову: я понял, что все кончено. Он улыбался, но в свете звезд его лицо казалось на удивление гладким и нечеловечески бесстрастным. Словно не было ни напряженья схватки, ни торжества закланья. И глаза его тоже были бесстрастны, темны и холодны, и улыбки в них не было.
Я споткнулся, попытался остановиться, запутался в плаще и рухнул наземь, покатившись смешным и беспомощным комком к ногам незнакомца как раз в тот момент, когда обессиленный, медленно кренившийся бык наконец повалился на бок. Что-то ударило меня в висок. Я успел услышать пронзительный, по-детски жалобный крик, понял, что кричу от боли я сам, и все погрузилось во тьму.
