– Да... конечно. Это вы извините за беспокойство.
Он, наконец, совладал с замком и открыл дверь. Общая терраса действительно огибала весь этаж, и на нее можно было пройти из любой квартиры.
– Отвечай по человечески, что ты бубнишь, – доносилось из комнаты-студии. – Где она?
– Здравствуй, Лара.
Пол усыпан бумажным крошевом, звездочками, листочками, полосками. Ньет резал трафареты для узорных фризов. Пахнет горячим парафином. Госпожа Край, великолепная, как всегда, стоит аллегорической статуей укора. Фолари предусмотрительно отступил за барханчик из обрезков, и там застыл.
– Явился, – стеклянным голосом сказала Лара. – Ты где был?
– По делам ездил.
Она нервно заходила вдоль бумажных заносов, как ходила бы вдоль края сцены. Ласточкины хвосты крашенных в баклажановый цвет волос покачивались. Ньет кинул на художника виноватый взгляд.
– Что тут у вас творится! Везде грязь, пылища, посуда не мыта, полное ведро объедков! В холодильнике пусто, мальчишка сидит голодный, ребра торчат!
– Я не голодный.
– А я тебя не спрашиваю. Ты что себе думаешь, Рамиро Илен? Прислали тебе родственника пожить, так можно над ним измываться? Ты где-то шастаешь, а он за тебя рисует! Свинья ленивая! Эксплуататор.
– Я не...
– Помолчи, я сказала! Рамиро, дай мне телефон его матери немедленно, я ей позвоню! Скажу, что мальчик сидит целыми днями один, по квартире разбросаны непристойные рисунки, – она потрясла пачкой зажатых в руке листков – а ты, вместо того, чтобы с ним заниматься, шляешься целыми днями!
– Я...
– Заткнись!
Ньет покорно замолк. Лара тоже прервалась и уставилась в стену белыми от злости глазами.
– Лара, – как можно мягче сказал он. – Что стряслось.
– Десире пропала.
– О, черт.
– Нет ее здесь, – в отчаянии сказал Ньет.
– Она на вечернюю репетицию не пришла, – Лара опустилась на заляпанный краской табурет. – Десире девочка своенравная, с характером, но репетиции никогда не прогуливает. Она же во втором составе, прима-балерина... Во втором составе!
Лара повторяла этот второй состав, как заклинание, а Рамиро смотрел на Ньета.
Я бы не хотел через некоторое время собирать по квартире твои размотанные кишки, – сказали в его голове голосом Дня. И еще: Там немало написано о том, как ведут себя фолари в присутствии Полночи.
Нет, не может этого быть.
– Я пришла сюда, думала мальчик знает, они же встречаются. Он мне открывать не хотел. Но ее нет, нет. Рамиро, где она!
– Ньет, ты сегодня виделся с Десире. Куда она потом пошла? Кто с ней был?
– Она пошла наймарэ искать, – в отчаянии сказал мальчишка. – Ну наймарэ. Рамиро... Господин Илен! Я вернулся, а вас нет. К ним наймарэ приходил, полуночный. Я пробовал ее увести. Но они отмеченные все.
– Чем отмеченные! Да что ты несешь! Какой наймарэ! – снова напустилась на мальчишку Лара. – Совсем зарапортовались с вашими бреднями.
– Лара, подожди. Не кричи. Ньет, ты уверен, что это наймарэ?
Фолари кивнул.
– Что ж ты ее не остановил!
– Это же ее воля была. Желание, – неуверенно пробормотал Ньет.
Его потряхивало.
– А, чтоб вас подняло и прихлопнуло с вашими волшебными загибами! – рявкнул Рамиро. – Домой прибежал! Картинки резать. Человеком стать решил.
– Я не понимаю, – сказал фолари ровным голосом. – Зря ты кричишь. Я сказал ей, она знала. Сама ушла. А я пошел домой, ты же сказал делать работу – я делаю. Плохо, что ты на меня кричишь. Ты не прав.
Глаза его, раскосые щели под встрепанными выгоревшими прядями, потемнели. Он перестал жаться к стене и стал как-то очень прямо.
– Рамиро Илен, что здесь происходит, – Лара проявила настойчивость, – немедленно объясни мне!
Рамиро поморщился. У него в голове не укладывалось, что Ньет, такой понятливый и ласковый, которого он кормил бутербродами и учил рисовать, только что отпустил девчонку к твари, призванной кровавой жертвой. И что от твари ждать – понятно даже идиоту.
– Ты головой своей подумал! – он схватил парнишку за плечо и сильно тряхнул, – паршивец безответственный!
Тот оскалился, как-то нелепо дернул головой, растрепанные вихры стремительно слипались в топорщащиеся острые перья. Рамиро шатнуло от неслышного, но ощутимого звукового толчка, отнесло к стене. Руку ожгло, она мгновенно онемела, рукав куртки и рубашка повисли быстро намокшими клочьями. Он попытался сжать пальцы в кулак – и не смог, мышцы не повиновались, рука болталась безвольной веревкой, с которой капало темным. В ушах звенело.
Он обвел комнату темнеющим взглядом – никого. Только Лара, которую распластало по стенке, словно ударом волны.
Набирать телефонный номер левой рукой, занятие то еще.
– Господина Дня, пожалуйста, – быстро сказал Рамиро. – Нет, по важному. Это Рамиро Илен. День. Это был наймарэ. Сделайте что-нибудь. Это гребаный наймарэ, и он влетел прямо в химерок. Да, точно. День, девочка пропала. Да, я позвоню. Хорошо. Хорошо. Нет, он, по-моему, сам от меня избавился.
С рукава капало. Из распахнутой входной двери шел сквозняк. Если бы у Рамиро в мастерской были занавески, они бы вздулись сейчас парусами.
– Это драконидская отопительная система, – шепотом сказал мальчишка. – Замок потом сверху построили, а первый этаж и подвалы везде старые, им больше тыщи лет уже...
Пространство, в которое они протиснулись, было низким, не более двух локтей в высоту. Приходилось ползти на животе. Темное, сырое, в воздухе висит запах каменной крошки, затхлости и пыли. Никаких перегородок, во все стороны идут ряды прямоугольных опор, он вытянул руку и пощупал – кирпич, неровные, схваченные цементом швы, ноздреватая поверхность немыслимо древней глины...
Давно пора заложить все диким камнем, сказал Лусеро Нурран. Они стояли втроем на крепостной стене, и по бухте Ла Бока шли когги с полосатыми парусами, ветер рвал синие вымпелы на мачтах. Дрожь пробирает, когда думаю об этих переходах там, внизу. Эхо в подвалах такое гулкое... украдут еще нашего принца.
Какой я теперь принц, ответил он. Так... название одно.
А Альба рассмеялся, обнял его за плечи и обругал Нуррана трусишкой. Пора ехать в Катандерану, мое прекрасное высочество, сорвем тебе звезду с неба. Если будет на то твоя воля. Чаячьими голосами пел ветер, и пальцы Альбы подрагивали, как дрожат когти кречета, готового упасть на добычу.
Ехать – так ехать, что же, а подвалы мы оставим мертвецам и привидениям, улыбнулся Лус, который никогда не был трусом, и не был предателем, а просто был сыном своего отца.
