— Ты что, совсем дурак, Корд'аэн О'Флиннах? Ну признайся честно, а? Куда мы вернёмся? В руины? В кучи цвержьего дерьма? Что мы отстроим? Норгард? Мы что угодно отстроим, но НЕ НОРГАРД!!! Это будет не тот Норгард, в котором я родился, в котором родились отец мой и дед мой! Это будет НЕ МОЙ МИР!!!
— Что ты заладил — мой мир, мой мир… Вон посмотри, — указал на норингов, шагающих на пристань, — вот они, твои соплеменники, это и есть твой мир, твой Норгард, те, с кем ты имел дела всю жизнь. Они и есть — мир. Они и есть — Норгард. Чего ты, Снорри, стоишь без них? Чего стоят без них дома, сады, пашни? Родной край не там, где лежат кости твоих предков, нет, — он там, где живы твои сородичи, твои обычаи, звучит твой язык, песни и сказки, что ты слышал ещё дитям. Не там, где тлен и прах, а там, где цветение и смех. Если ты это понял, тогда бегом на причал.
— Старый Балин никуда не пойдет, борг никуда не убежит, и мне не к лицу. И ещё я скажу тебе, О'Флиннах! Мой отец, Турлог Рыжебородый, был изгнан из рода, забыл родство, отрёкся от него, чтобы жить так, как полагал нужным. И умереть, как полагал правильным. И не его вина, что всё вышло иначе. И…
— По сравнению с тобой, — перебил Корд, — любой осёл — образец уступчивости. Вот с невестой своей поговори, а мне недосуг выслушивать детский лепет. Счастливо оставаться!
Митрун, милая, ласковая Митрун, моя любовь, обняла меня, и стан её дрожал.
— Скажи, что это не то, о чем я подумала!
Её голос звенел, полный невидимых слёз и хрусталя, вошёл в моё сердце, вошёл и сломался, и расплавился… И сердце горело, и сжималось в тисках, и била в голову огненная кровь… Ещё миг — и я обнял бы мою единственную, прижал к груди, и не отпускал целую вечность, слушая, как стучат сердца…
Но миг прошёл, северный ветер обрушился на нас, кусая уже совсем по-осеннему.
— Иди, — голос скрипел ржавой петлёй, петлёй вокруг горла, и горчила зола сгоревшего сердца. — Иди, красавица, и не отказывай Эрвальду. Он тебя любит. Поверь.
Она медленно отстранилась.
— Что это за очередная твоя дурь?!
— Я остаюсь. Ибо близится час Волка. И никто не обогреет кости предков. И вряд ли мы поедем к твоей родне в Аскенхольм в понедельник.
Митрун отошла, не сводя с меня глаз.
— Как холодно рядом с тобой, — прошептала она. — Холоднее, чем в кургане… Что случилось? Что в тебе сгорело? Чем ты отравился?
— Ничем, Митрун. Ничего не случилось. Просто иначе нельзя. Ты понимаешь?
— Нет. Не понимаю и не хочу понимать. Ты безумец, и пусть фюльгъи хранят тебя. Прощай.
Затем она подошла к Корду и прошипела ему в лицо, растягивая сладкую ненависть:
— Это всё ты, колдун. Ты погубил его. На что такой жених? И будь ты за это проклят. Ты умрёшь, когда сердце твоё снова познает любовь.
— Быть посему, — кивнул Корд'аэн.
Кажется, кто-то хотел увести меня силой, но прозвучал голос альдермана:
— Оставьте его, он сошёл с ума. Пускай останется и подохнет, если таков его выбор. Кьялль из Норферда пивовар не хуже.
И лопнула последняя нить между мною и миром живых.
Впрочем, нет. Ко мне подошёл Эльри.
— Что ты тут устроил? У тебя в голове труха, Снорри?
— Нет. Моя голова пуста.
— Снорри, не глупи. О героях ныне не помнят и не поют на пирах.
— А ты, Эльри Бродячий Пёс, не отговаривал бы меня, а остался бы биться плечом к плечу. Поверь, альдерман не станет скорбеть.
— Дудки. Хватит с меня. Родной край там, где зад в тепле, как мне думается. А я в былое время этого пива нахлебался — иной бы утоп. На болотах Харота, в пещерах Дунхринга, на Стурмсее, при Тар Бранна. Да я рассказывал. И мне не слишком мил грохот тинга мечей. Когда разишь врагов, ты герой и бог. Когда приходится хоронить соратников — ты дерьмо. И ещё. Был такой герой, Гретти сын Асвира. Однажды он сказал:
Знай, испытатель секиры,
В бранной игре валькирий
Отроду Гретти не прятался
От троих неприятелей.
Но очертя голову
Не полезу под лезвия
Пятерых противников,
Если нужда не заставит.
— И знаешь, Снорри, — прибавил Эльри, — меня нужда не заставляет.
— А где ты пропадал, если это не тайна?
— Не тайна. Когда этот… хм… свартальф сказал мне, что, мол, того, кто идёт на гибель, не радует блеск золота, я не на шутку струхнул. В Вестферде живет один человек, я оставил у него свои старые боевые доспехи. И вот я решил их забрать. Ибо ведомо мне было, что Хелла будет плясать тут, и ножи её уже наточены. Не спрашивай, откуда мне то ведомо. У меня нюх на смерть. Несколько дней я вслушивался в себя, не зная точно, стану ли сражаться. И услышал, что не стану. Если нужда не заставит. Нужды нет, спасибо Свенсону. Так что вот, держи. Тебе, думается, пригодится больше моего.
Эльри развязал мешок и достал железо. Шлем, панцирь, щит. Нож. И секира. Его щербатая боевая секира.
— Как тебе ведомо, этот топор не всегда рубил деревья, — молвил Эльри. — Пусть теперь сослужит тебе службу, друг Снорри.
Он заключил меня в стальные объятия. На миг я подумал, что не выдержу и разревусь, верну ему оружие и пойду на пристань, всхлипывая и размазывая сопли. Митрун и Корд поблагодарят Эльри, меня же поругают для порядка, а потом мы все счастливо поплывём куда-нибудь на юг. А потом вернёмся. И всё будет хорошо. Словно я не оттолкнул только что мою Митрун и не унизил Корд'аэна.
И этот миг прошёл.
— Прощай, Снорри, — улыбаясь, сказал Эльри, — и хорошей охоты. Передай поклон предкам.
— Передам — если меня к ним допустят.
На том и расстались.
Я взял в охапку всё это железо войны и пошёл домой. Сложил подарки Эльри прямо в прихожей на полу, потом всё же пошёл на пристань.
* * *
Я спрятался в кустах и решил подождать, пока норинги сядут в лодки и отойдут подальше от берега. Ждать довелось недолго. Через полчаса я встал на прибрежную корягу и проводил взглядом две дюжины ладей и огромное количество плотов и малых лодок. Струг старосты был украшен на носу резной головой дракона. То был обычай северных людей, но мы переняли его давным-давно.
Вот он, обычай! Идет по сумеречным водам великой реки, улепётывает… Это тоже обычай. Убегать — в обычаях моего народа. По чести говоря, вирфы не шибко любят воевать. Нори Большой Башмак был миролюбивым хозяином, а сын его Ори не держал оружия в руках после того, как отомстил за отца. Улли Охотник, Праотец вирфов, охотился на варгов в горах — да только не с топором и рогатиной, и даже не с самострелом, а при помощи ловушек. Вир Отважный, по имени которого зовется наше племя, был единственным, кто воистину умел держать боевой топор в руках. Наши люди редко наёмничают у других князей. При опасности мы прячемся в лесу, в пещерах или в тумане Руны Нифля. Только вот Руна Нифля тут не помогла бы. Цверги — такие же нибелунги, как и мы. И потому мы уходим.
