– Тупой монстр снова побил гениальную хозяйку! – закричал он после третьей победы.
– А вот это уже наглый наезд! И вообще нескромно! – сказала Ирка, привычно перетасовывая прилагательные и в результате получая хамское утверждение, что «гениальный монстр побил тупую хозяйку».
Неожиданно холодный ветер ворвался в «Приют валькирий». Ирка встала, чтобы закрыть окно. Лес вокруг приюта был залит густым, багровым, быстро меркнувшим сиянием.
– Матвей?! – неуверенно позвала Ирка.
Тишина. Все еще сомневаясь, не причудливая ли это игра заката (последнее время она даже паутину на лампе принимала за элемент магической защиты), Ирка оглянулась. Ее удивило, что Антигон зачем-то влез с ногами на стол и раскачивается, согнувшись, точно подросток, который, играя в войну, притворяется раненным в живот.
Не успела Ирка поинтересоваться, что это за цирк, как Антигон вскрикнул, взмахнул руками и совсем не картинно упал со стола. Ирка бросилась к нему, окликнула. Кикимор неудобно лежал на боку, не подавая ни малейших признаков жизни. Лишь приложив к его губам зеркало, Ирка убедилась, что дыхание, хотя и слабое, все же есть.
С усилием подняв Антигона – он был довольно плотен, хотя и невелик ростом, – Ирка положила его на кровать и заметалась, не зная, что ей делать. Внезапно лужица чая на столе, с которого только что свалился Антигон, пришла в движение и, растекаясь, сложилась в буквы:
ЭТО БУДЕТ ТЕБЕ УРОКОМ. МБ.
Антигон слабо застонал, точно эти буквы причинили ему новую муку. Ирка прочитала, спустя томительное мгновение поняла смысл и, вскинув лицо к потолку, оскорбленно крикнула:
– Нет, это не мне! Это тебе будет уроком, Буслаев!
Мефодий явно переусердствовал. Посылая предупреждающий заряд магии, рассчитанный на валькирию, он никак не думал, что он достанется кикимору. Что мамонту щелчок, то боксеру нокаут.
Глава восьмая.
ХЕНДЕ ХОХ, ГЕРР ЭССИОРХ!
Дойчен зольдатен увд официрен, марш, марш нах остен ауф шпацирен...
Немецкая военная песня
Арей промокнул упавшую с пера каплю и задумчиво лизнул подушечку пальца языком.
– Вторая... резус отрицательный... Теперь понятно, почему так мажет, – сказал он задумчиво.
– Принести другую чернильницу? – предложила Улита.
– Не стоит. С каждым годом малютка Лигул становится все невыносимее... Отчеты надо писать второй группой. Заявки – первой отрицательной. Жалобы и протесты – третьей положительной. Личные и поздравительные письма – любой группой, но исключительно положительным резусом... Можно подумать, в Канцелярии у него сидят одни вурдалаки... Ну зачем, скажи, тебе этот резус сдался, а? – сказал Арей, обращаясь к портрету.
Горбун глубокомысленно промолчал.
– Ты ничего не забыла сделать? – продолжал, обращаясь к Улите.
Секретарша честно задумалась.
– Вообще-то я много что забыла. Но вроде ничего срочного, – сказала она неуверенно. Губы Арея тронула усмешка.
– Ничего срочного, говоришь? Ну-ну... А ковер-самолет забрала из химчистки?
Улита застонала.
– Кто просил Чимоданова его туда сдавать?
– Ты и просила.
– Я?! Я велела ему и Нате прибраться в приемной. Всего лишь! Мне и в голову не могло прийти, что эти лентяи сдадут ковер – и куда? В лопухоидную химчистку!
Арей посмотрел в окно.
– Как там назывался этот московский район, где химчистка?.. Сам ковер еще полбеды, но если лопухоиды попытаются отпороть кисти, воронка будет впечатляющей... В общем, на твоем месте я бы поспешил.
***
Улита выскочила из кабинета, однако вопреки ожиданиям шефа телепортировать никуда не стала. Далее буркнула что-то в духе: часом больше, часом меньше – никуда этот лопухоидный мир не денется. Спихнув регистрацию комиссионеров на Мефодия, она вручила ему печать, а сама торопливо выскользнула из особняка.
Пересекла Дмитровку, нырнула в переулок и сразу же, у уличного телефонного автомата, остановилась позвонить. Звонила она странно – не снимая телефонной трубки и не вставляя карты. Лишь начертила на автомате ногтем защитную руну. Увязавшийся за ней комиссионер, маскировавшийся под благонадежного, средних лет бизнесмена, ушел под асфальт, рассеяв в воздухе тухловатый запашок пролитого рыбьего жира. Проводив его звуком «пуф!», Улита, все так же игнорируя трубку, просто набрала с десяток цифр и спокойно проследовала дальше по переулку. Не прошло и пяти минут, как к ровному звуку проезжающих машин примешался треск и грохот.
– О, вот и мой лягушонок в коробчонке едет! – сказала Улита, выскакивая на середину проезжей части.
Лягушонком оказался Эссиорх, а коробчонкой – его восстановленный мотоцикл, который он называл теперь не иначе как «восставший из Тартара». Хотя у мотоцикла появилось и более привычное имя – Сивка-Бурка. Имя это дала ему Улита после того, как оскорбленный Эссиорх наотрез отказался называть свой мотоцикл Коньком-Горбунком и Каликой Перекатной.
Едва дождавшись, пока, перестраиваясь в потоке, он приблизится, Улита бросилась ему на шею. Радость ведьмы была столь велика, что у одной из сигналивших машин что-то громко хлопнуло под капотом, и оттуда повалил густой черный дым.
Эссиорх отнесся к объятиям Улиты довольно холодно. Он лишь рассеянно чмокнул ее в щеку.
– И это все? Троюродного дедушку и того целуют с большим чувством! – сказала Улита с негодованием.
– Извини. Я не хотел. У меня скверное настроение, – пояснил Эссиорх.
– С чего это?
– Меня вчера приняли за грабителя. Скажи, неужели я на него похож? – хмуро пояснил Эссиорх. Улита расхохоталась.
– Как это случилось?
– Вчера вечером, часов в одиннадцать, я гулял в парке и смотрел на звезды. Мне подумалось, как же мизерно все, что происходит на Земле, в сравнении со спокойной вечностью звезд. Бедные лопухоиды! Как мало они живут и как бесполезно! Должно быть, вся жизнь их – сплошной страх.
– Ты правда так думал? – удивилась Улита.
– Ты же меня знаешь. Я расчувствовался, даже прослезился. Мне захотелось немедленно встретить какого-нибудь лопухоида и утешить его, обогреть. Я бросился искать, я бежал и отыскал-таки его на одной из аллей. Это был дрожащий, испуганный человек, гуляющий в парке с собачонкой. Я сунул руку в карман за носовым платком (я же говорил, на глазах у меня были слезы) и спросил: почему он такой напряженный? Не потому ли, что его мучают мысли о смерти? И что ты думаешь? Он затрясся и стал совать мне свой бумажник...
Улита с нежностью погладила каменный подбородок в трехдневной щетине.
– Так ты взял бумажник или не взял?
– Нет, разумеется! – возмутился Эссиорх.
