Горная смола, источник благополучия и богатства Крофтона, была и неотъемлемой частью его повседневной жизни. Улицы городка не были вымощены — их покрывала смесь мелкого щебня и переваренной смолы. Перегонкой той же смолы получали масло для уличных фонарей и воск, из которого лили свечи. Жители предгорий говорили полушутя, что в Крофтоне той же смолой и питаются — шутки шутками, а в лабораториях Торинга время от времени бродили идеи о превращении густой маслянистой жидкости в съестное.
Пока же обитатели Крофтона с удовольствием насыщались хлебом, мясом и овощами, купленными за «смоляное золото». Своих полей и пастбищ у города не было, как не было рядом и деревень: прокопченные, промасленные песчаные поля окружали котловину, и лишь постоянный приток свежего воздуха сверху, с перевала Джейрат, спасал жителей Крофтона от удушья.
Трактир «Смоляная бочка» — место, где заключались и щедро обмывались сделки самого разного уровня — считался, наряду с управой и цеховым домом гильдии смолокуров, средоточием крофтонской жизни. «Управа — наш мозг, гильдия — сердце, — говаривали крофтонцы, добавляя задорно: А „Смоляная бочка“ — печень!» Наряду с винами Юга, роттарским элем и горькими настойками Рэль-Итана, здесь подавали «горную слезу» — прозрачный и невероятно крепкий напиток, секрет изготовления которого гильдия смолокуров хранила чуть ли не ревностнее рецепта пресловутой «торанской смеси». Вместо вывески над дверью висел бочонок — просмоленный, естественно, и окованный узорными обручами. Потолок зала, в который приходилось спускаться по вытертым каменным ступеням, был сводчатым — и свод был вымощен огромными дубовыми клепками, напоминая, опять-таки, внутренность здоровенной бочки. Само собой, столы в этом заведении были сделаны из бочек — стильно, но не весьма удобно. Табуретами служили бочонки, столь мастерски раскрашенные под смолу, что приезжие, впервые попав сюда, опасались прилипнуть, сев на них.
У окна, занавешенного неожиданно чистой шторкой, трапезничали смолокуры: трое старых, носящих черный с багровым цеховой плащ с небрежным изяществом, и юнец, только что испытавший пробную партию смеси и тем доказавший свое право на куцую черно-алую накидку, место за праздничным столом рядом с бывшим наставником и слово «мастер» перед именем.
— Жахнуло-то как, а?! — возгласил он, осушив очередную (и явно лишнюю) кружку. Старший из смолокуров досадливо поморщился. Другой — лысый, но с широкой густой бородой смоляного цвета, отметил, ни к кому особо не обращаясь:
— Не так, как могло бы. Смесью каменные ядра начиняют, для требушетов — и осколки убойные, и грохоту поболе.
— Дорог нынче камень, вот и льем в глиняные, — примирительно отметил третий, меланхоличного вида носатый мастер. — В Предгорьях нелады. Под горой живем, а, поди ж ты, камень тесаный купить негде.
— Раньше наверху, в Форисе, отменные ядра тесали — подтвердил, почесывая бороду, лысый. — А ща там — ни души. Был город — и нету.
«Чё ж так?» — одними глазами спросил юнец. Рот его в это время был занят куском ветчины — и к лучшему, наверное.
— Ведьма прокляла, — скорбно поднял брови носач. — Жечь ее собрались. У меня же и смолу купили, три бочонка. Да вот не сожгли…
— Ведьма — не ведьма, — нахмурился лысый, сердито зыркнув на коллегу. — Бургомистр тамошний сам был гадом похлеще любой ведьмы… Сквалыга.
И добавил еще пару слов, емко и метко описав переехавшего в Динваль бывшего бургомистра. Носатый миротворец поморщился:
— Не крыл бы его так. Сына, говорят, потерял…
— Сын отца стоил. Сам, поди, и нарвался… — не сдавался чернобородый.
— Жив его выползок, — промолвил весомо старший, молчавший доселе смолокур. Сотрапезники заинтриговано воззрились на него. Тот выдержал паузу, щелчком поправил висевший на толстой золотой цепи медальон совета гильдии и вполголоса повторил:
— Жив. Только вот внуков у Ронго Шагмара точно никогда не будет!
Смолокуры на секунду умолкли, переваривая услышанное, затем — разразились громовым гоготом…
После того некоторое время ели молча.
— Мутное это дело, братцы, — нарушил сосредоточенное жевание носатый. — Вот взять хотя бы: магичка молоденькая, которую в гильдии вчера привечали. Чем не ведьма? А поди ж ты, не проклинать — снимать подрядилась…
— Чего она снимать будет? — оживленно осведомился недавний подмастерье, подымая от тарелки бледную рожу с алыми пятнами носа и скул.
— Да проклятье же, каменная твоя башка! Спи себе, коллега, и не встревай, — посоветовал ему сидевший рядом бородач. Совет сопровождался дружеским подзатыльником, способным расколоть средней толщины кувшин из тех, в кои заливали торанскую смесь. Но голова новоиспеченного мастера была, видать, и впрямь каменной: впечатавшись щекой в салат из овощей с мясным фаршем, тот громко засопел и вскоре, последовав совету старшего товарища, погрузился в крепчайший сон. За столиком воцарился мир, и посетители трактира, обернувшиеся было в сторону окна, вновь занялись своими делами — едой, беседами да торгом. Никто из них не вспомнил человека, сидевшего в углу у двери. Тот, услышав все, что ему было нужно, встал, расплатился и вышел.
Покинув Крофтон через верхние ворота, он сошел с главного тракта и направился в горы по недавно пришедшей в упадок тупиковой дороге — туда, где стоял когда-то Форис.
Впрочем, стоял-то он и поныне. Только не жил в нем никто.
Дорога была неблизкой.
День пути пешком, часа четыре верхом…
Часа полтора, если идти так, как ходит Бродяга, когда его никто не видит.
* * *
Ворота распахнуты настежь. В этот раз нет нужды укрываться в переулках — можно спокойно, не спеша пройти по главной улице. Как в прошлый раз, когда он нес на руках Мари — только в обратную сторону.
Дома сохранились на удивление хорошо — не разрушенные и не разграбленные. Впрочем, людей здесь не было, а значит, грабить и рушить — некому. Пожаров не случалось: весь огонь в городе угас в одночасье, и с тех пор не зажигался ни разу. А лес, потянувшийся к стенам молодой порослью, только начинал свою неспешную работу
«Зеленое пламя — сильное, но тихое… — говорил когда-то Лэссан. — Город, оставленный людьми, природа поглотит за столетие». Но прошло всего чуть больше года, и пока выпадающие из стен камни были редкостью — лишь трава густой щеткой пробилась меж брусчаткой. Отчего-то больше всего ее было на площади перед ратушей — каждый камень мостовой казался лишенным зрачка глазом в обрамлении густых зеленых ресниц. Заметив на одном из них удивительно правильной формы «соринку», Бродяга наклонился — и, подняв, невольно залюбовался находкой.
