— Вальма бы сюда… — тоскливо прокомментировала Лиу.
Ян не стал швыряться огнем — увиденное было достаточно убедительным. Потянувшись к вязанке, упавшей ближе прочих, мыслью, он ощутил нечто, поглощающее огонь. Нечто, показавшееся одновременно чуждым, родным и абсолютно неодолимым. Даже для него. Не потому, что не хватало Силы, нет… Просто возникло ощущение, что он всерьез попытался побороть одной рукой другую — свою же.
— В домах огонь тоже не горит, — рассказывала тем временем Лиу. — Больше того, там зависло что-то вроде живого тумана: каждому, кто пробудет под крышей хотя бы минуту, начинает мерещиться то, чего он до смерти боится.
Умолкнув на мгновение, она добавила:
— Я выдержала три…
Холод стал ощутимее, побуждая сесть поближе, укутаться плащами и говорить как можно тише. Или вообще — молчать, вслушиваясь в унылую песню ветра на покинутых улицах.
— Интересно, почему наша встреча случилась именно здесь… — нарушила тишину волшебница. — Ты ищешь свою дорогу…
Ян кивнул.
— А я взялась снять с города проклятие, — продолжила она.
— Заплатят хоть хорошо? — спросил Ян.
— Не в оплате дело. Не люблю, когда… — Лиу поискала слово, а потом молча взмахнула рукой, охватив пустую площадь и безжизненные дома, и заключила: — Когда вот так.
Она замерла, прислушиваясь.
— Странно. Я так и не чувствую здесь следа волшбы. По результату — здесь должно быть навязано чар в шесть слоев с перебором. А их просто нету…
— Не было чар — таких, какие мы изучали в Школе, — ответил Бродяга, тщательно подбирая слова. — Был разовый выброс Силы. Точнее, два — на гашение огня и на разгон толпы. Всё…
— Ты? — полуудивленно, полуутвердительно спросила Лиу.
— Я, — коротко ответил Ян.
И не добавил того, что вертелось на языке: «Энтви об этом знал».
— А за что ты их… так? — осторожно поинтересовалась волшебница.
— Так получилось, — ответил Ян чуть виновато, добавив тут же: — Скорей уж не «за что», а «зачем»… Не убивать же их было. Я не думал тогда, что получится настолько сильно — и так надолго.
— Надолго… — Лиу поежилась, а потом, замерев на мгновение, вскинула голову: — Можно попросить тебя о помощи?
— Попросить — всегда можно… — осторожно ответил он. — Но о какой?
— Вспомни, как это было. Пожалуйста. Так я смогу понять, что можно сделать здесь — и можно ли вообще.
Хрустальный шарик, вынырнув из рукава волшебницы, блеснул в лунном свете.
— Смотри сюда и вспоминай…
Знакомое ощущение горячей волны, прокатившейся по телу; вспышка голубого пламени под плотно сомкнутыми веками — и мир наполнила звонкая, морозная тишина…
— Ого… — донесся откуда-то голос Лиу. — Ничего себе! Тебя недаром боятся…
… Шаг. Еще один. И еще — осторожно, словно боясь расплескать Силу…
— Впечатляет, но — не то… — Лиу явно пришла в себя и теперь деловито скомандовала:
— Дальше…
Мимо брошенных алебард и шлемов, расплющенных тяжко упавшим на них взглядом…
— Дальше…
Мимо опрокинутой винной бочки и плавающей в луже палки… кажется, когда-то она была факелом…
Сквозь завал просмоленных дров, бросившихся врассыпную при его приближении…
— А вот тут помедленнее, пожалуйста, — волшебница приподняла шар до уровня глаз, всматриваясь во что-то, видимое только ей.
…Цепь разлетелась, брызнув кольцами по брусчатке — «да не будет откована заново»…
— Вот! — выдохнула Лиу, откинувшись. — Вот оно… — и добавила расстроено: — Зар-раза…
— Что? — переспросил Бродяга, преодолевая головокружение. — Что — «оно»?
Воспоминания о событиях того вечера были яркими, даже слишком — то ли место помогло, то ли хрустальный шарик Лиу, неизвестно, но Ян чувствовал себя так, словно только что пережил все заново.
— Когда ты разрушил цепь — даже не разорвал, ведь все звенья целы! — ты высказал пожелание. Высказал с Силой, выплеснув туда свою волю. И тем самым закрепил сделанное.
Лиу смахнула шар с ладони и продолжила:
— Здесь не смогут жить люди, не будет огня, пока целы звенья, на которых осела твоя воля. А они останутся целыми, пока ты сам их не разрушишь — ни природа, ни время, ни молот их не возьмут. Мне придется вернуться в Крофтон и извиниться перед гильдией — вижу теперь, что здесь ничего не сделаю. Только ты.
— Я помогу, — помолчав, ответил Ян.
— Нет, скорее — это я тебе помогать буду, — ответила Лиу, поднимаясь. — Спасибо. За то, что согласен… и за то, что не оторвал мне руки. Никогда больше не буду ловить Бродяг пригоршней!
Улыбка у Лиу вышла почти настоящей — светлой и беззаботной. Слишком беззаботной. Но в расширившихся на мгновение зрачках мелькнуло знакомое еще по Школе выражение. И теперь Ян знал, как его назвать.
Страх…
— Лучше просто: «Не буду ловить Бродяг», — ответил он тихо и наклонился, подбирая первые звенья.
Всего их было двести семьдесят девять, и рассеялись они не только по площади — некоторые пришлось полночи искать по близлежащим улочкам. Словно все эти месяцы Сила продолжала разгонять кусочки заговоренного металла, накрывая все большую площадь города. Тяжелые, холодные — слишком холодные даже для ранней осени, даже для гор — звенья были аккуратно сложены горкой у покосившегося столба, и видно было, что лежать так они не хотят. Металлический холмик дрожал от напряжения, звенья стремились рассеяться снова. Что с ними делать… и как?
— Прислушайся к себе, — прошелестел ветер. — Ты знаешь.
Лиу повернулась к Бродяге, сложив перед собой кисти вытянутых рук. Глаза сияли расплавом золота, плащ соскользнул с плеч — собирая Силу, маг не способен замерзнуть даже в вековых льдах Шесс-Вирдана. Холодно ей станет минуту спустя — когда Сила будет отдана.
— Бери и делай, как знаешь, — прозвучало чуть слышно, и пушистый шарик живого тепла лег в руки Яна, соединившись с бело-голубым огнем обруча. Несколько жгучих от холода звеньев бывшей цепи лежали на ладони, ожидая…
Ян зажмурился, пытаясь понять: чего именно?
И увидел — просто, ясно и четко…
Металл подавался под пальцами. Разрывались звенья, слепляясь в шипастый стебель; другие, истончаясь, расплывались изящными лепестками или обрастали по краю зубчатой каймой, становясь листьями.
В руках Бродяги разомкнутая цепь перерождалась, становясь цветком.
Стальной розой.
На излете, тратя последние капли отданной на это дело Силы, Ян воткнул цветок в стену ратуши. Сталь вошла в камень, словно в масло, и лунный луч посеребрил лепестки.
