Болит даже изнутри черепа. Там оставили следы копыт десятки парфянских катафрактов, закованных в железо с головы до ног. Не считая того, что они проехались по мне туда и обратно.
Старик возвращается и ставит передо мной на пол ночной горшок. То что нужно. До латерны я бы сейчас не дошел. Закончив, я с трудом возвращаюсь к кровати, сажусь, прикрываю глаза. Сейчас бы еще поспать – до самого вечера. Нет, они притащились с самого утра… Вот и командуй после этого легио-
ном!
– Умываться, – говорю я хрипло. Голос звучит как из деревянной бочки. Старой и разбитой. Никакой мелодичности.
Плещу в лицо воду и позволяю ей стечь. Прохлада. Тарквиний протягивает зубную палочку с расщепленным концом и круглую коробочку с мелом. Превозмогая тошноту, чищу зубы, тщательно полощу, сплевываю. На языке – привкус мела.
Тарквиний подает мне полотенце. Что-то я вчера хотел… Мысль ускользает. Зачем-то мне был нужен этот злобный капризный старый раб. Зачем? Неважно.
Девушка, думаю я. Там, в маленьком саду. Синий – цвет смерти.
– Мою тогу.
Попробуем выглядеть хотя бы чуть лучше брата. Это не так трудно. Он уже мертвый.
– Что-нибудь еще, господин? – спрашивает Тарквиний. Интересно, кто додумался назвать этого ворчуна именем последнего царя Рима?
– Да, еще. Дай воды.
Я откашливаюсь. Выдыхаю. Ощущение – словно я опять в мавританской пустыне, скакал без воды и отдыха весь день.
– Господин? – Тарквиний смотрит без тени участия. Серебряный кувшин наклоняется над чашей.
– Много воды.
* * *
Когда через некоторое время я выхожу из комнаты, я уже более-менее похож на сенатора Рима и командующего легионом. Тело слегка чужое, словно я надел его не глядя. Выхватил из груды тел и слегка промахнулся с размером.
Утро. В атриуме слышна деловая суета и пение птиц.
Через мою левую руку переброшен конец тоги. Пурпурная широкая полоса режет глаза.
Я иду. Не то чтобы быстро, но – с вынужденным достоинством – передвигаю ноги. Словно я проехал верхом пару суток и теперь хожу слегка… устало.
Трибуны Семнадцатого. О чем я буду говорить с этими людьми? Вот что мне интересно. Поскорей бы все это кончилось.
Я слышу голоса. Сильный утренний запах цветов и жимолости тянется от сада. Я выхожу в галерею перистиля, слева тянется внутренний сад – не тот маленький, что вчера ночью, – а большой. Но голоса похожи. Два женских голоса. Один постарше, другой…
Увидев двух женщин, я останавливаюсь. Запах беды. «Как твое имя?» Она не ответила.
Высокая. Одна из женщин в намотанной на голову темной накидке стоит спиной ко мне, другая… Я поднимаю голову выше, лицо окатывает жаром. Она смотрит на меня. Та, вчерашняя девушка. Длинные светлые волосы заплетены в толстую косу. Взгляд исподлобья. Лет пятнадцать-шестнадцать. Невеста. Темные глаза. Нет, светло-серые, но кажутся темными, потому
что…
…запах беды. Она пахнет бедой.
Высокая грудь под платьем. Платье на римский манер, песочного цвета, квадратный ворот с вышивкой.
Высокие скулы. Варварка.
Ее губы. Я хочу поцеловать их с такой силой, что мне приходится остановиться.
Она смотрит на меня, я – на нее. Она молчит.
Ethos – взгляд человека в момент перед тем, как произойдет неизбежное. Взгляд, в который сбита вся его история.
Женщина в темном, что стоит спиной ко мне, вдруг резко поворачивается. Это пожилая рабыня с крючковатым носом и жестким взглядом. Она видит меня, рот ее сжимается в нить, издерганную морщинами. Наседка. Или Цербер. Что-то такое. И я ей не нравлюсь.
Я поднимаю голову. Германка больше не смотрит на меня. Через мгновение она снова обжигает меня взглядом, но тут же опускает глаза.
Зато рабыня сверлит меня черными очами – насквозь. Наверное, она назначена, чтобы блюсти заложниц. Понимаю. А то какой-нибудь придурок – вроде меня – возьмет и испортит все отношения Рима с германскими вождями.
Я делаю движение, как оратор, – рабыня не мигает.
На мгновение я злюсь. Сейчас я бы остался и назло Церберу заговорил с германкой, узнал бы, как ее зовут.
Я слегка кланяюсь и иду дальше. Заставляю себя идти. Ровнее шаг, Гай, ровнее. Сейчас ты встретишься с трибунами своего легиона – будь же спокоен и сдержан.
А на обратном пути…
Я с усилием тяну носом воздух. Да, будем надеяться, что она окажется здесь.
Она пахнет бедой, думаю я, вступая в атриум. Моргаю с непривычки. В атриуме легкий полумрак – из-за тусклого германского солнца. При моем приближении голоса смолкают. Офицеры оборачиваются ко мне. Один, два… пять, шесть, семь. Все трибуны здесь?
Для всех офицеров легиона их маловато.
– Легат, – приветствует меня один из них воинским салютом. Кулаком в плечо и вправо. Невысокий, черные волосы, лет тридцати пяти. Италик явно. Он в кожаном панцире, украшенном фигурами вставших на дыбы коней.
Остальные тоже в кожаных панцирях – парадных, браслеты на руках блестят – воинские награды. Офицеры вразнобой приветствуют меня. Все, кроме одного – почти мальчика, трибуна-латиклавия, – старые опытные офицеры, отслужившие не один год.
В воздухе повисает некоторая неловкость. И я понимаю почему. Видимо, пока я шел, беседа велась обо мне. Или, возможно, о моем брате. Об Августе, который назначает легатами всяких… мой брат – понятно, он опытный командир, прошедший не одну войну. Но я?
Кто я вообще такой? В воздухе словно завис так и не заданный никем вопрос.
Гражданский. «Тога».
– Воины, – говорю я. Я мог бы назвать их «квиритами» – гражданами, – но это бы их обидело, без сомнения. – Рад вас видеть.
Они нестройно приветствуют меня.
Начинаем знакомиться. Они называют свои имена. Один за самых молодых – префект конницы Гай Метеллий. Он кивает мне и отходит в сторону.
Все правильно – здесь шесть трибунов Семнадцатого легиона. И префект легионной конницы. Ни префект лагеря, ни первый центурион не изволили почтить нового командира своим вниманием. Это можно списать на занятость – у префекта лагеря и у первого центуриона, который фактически командует легионом в отсутствие легата – то есть меня, – дел по горло.
Но все-таки это вполне ясный намек. Новый легат их нисколько не радует. А трибунов отправили на меня посмотреть.
Раб разливает всем вино, разбавляет водой. Префект конницы явно из самнитов, запомнить.
Я слушаю их речь – с отчетливым варварским акцентом. Почти у всех. А ведь они пробыли здесь… сколько? Пару лет от силы.
– Уверяю вас, я собираюсь идти по стопам брата и не сделаю ничего, чего не сделал бы мой брат.
Это заявление их почему-то не радует. Они начинают переглядываться. Интересно, что я такого сказал?
