Оставшись в пыточной лишь с Антоло и своим ближайшим помощником, Фальм оттолкнул пленника так, что тот стукнулся затылком о каменную кладку. Почти незаметным движением выхватил корд и располосовал на парне рубаху.
– Молчишь? Гордец!
Острие корда уткнулось табальцу в горло чуть пониже кадыка.
– Хочешь сказать, что не боишься? А ведь боишься…
Больше всего в этот миг Антоло хотелось сглотнуть. Ну, просто зудело внутри. Но он и вправду боялся, что перережет сам себе горло неосторожным движением.
– А это у тебя что? – Клинок двинулся ниже, к амулету, подаренному Желтым Громом. – Оберег? Как же так? Жрецы Триединого запрещают обереги? Или ты вероотступник?
Барон убрал корд и прикоснулся к сплетенной из волоса нитке.
Рявкнул, как ошпаренный кот.
Отдернул пальцы.
Его холеное лицо, украшенное остроконечной бородкой, перекосилось.
От чего?
От боли? От злости? От страха?
Похоже, от всего сразу.
Фальм тряс кистью, будто обжегся:
– Что это? Колдовство?
Антоло промолчал. Раз уж решил не отвечать на вопросы, нужно держаться. А то слово за слово… Он не почувствовал ничего. Да и не верил, что подарок кентавра имеет хоть малую волшебную силу. И все же… Может, искренность дарителя и впрямь наделила амулет какими-то способностями?
– Я сейчас его ковырну! – вызвался Череп.
Но барон жестом остановил его:
– Не трогай! Не твоего ума. Он сам все расскажет.
– Прикажете угли раздуть? – Похожая на оскал улыбка рассекла лицо наемника.
– Нет. «Аиста» ему сделаешь. Он нам невредимый пригодится больше, чем порченый…
– Как прикажете, ваша милость. – Джакомо развел руками, не скрывая разочарования. По всему выходило, пыток вроде некоего «аиста» он не любил.
Вскоре Антоло получил возможность строить предположения, почему именно. Скорее всего, Череп любил сам причинять боль. Ему нравилась власть над пытаемым, боль в глазах жертвы, стоны и мольбы о пощаде. То есть его стихией были угли, клинья, клещи, дыба и тому подобное. А дожидаться, когда подействует «аист», скучно и неинтересно.
Табальца сноровисто оттащили в каменную клетушку два на два шага, раздели, бесцеремонно уложили на кучу гнилой соломы вперемешку с нечистотами, накинули на шею ржавый железный ошейник, от которого тянулся странный прут с приспособлениями, похожими на кандалы. Ручные и ножные. Поначалу Антоло недоумевал: в чем же заключается пытка? Подумаешь, заковали! Небось, Желтому Грому в колодках да с его ростом приходилось куда как тяжелее! Поэтому за дальнейшими действиями наемников он наблюдал как бы со стороны – со здоровым любопытством, но не вмешиваясь и не препятствуя. А они, пользуясь покорностью жертвы, согнули ему ноги в коленях, плотно прижали к животу, закрепили в нижней паре железных обручей, потом то же сделали и с руками – согнули, прижали, заковали. Таким образом, Антоло оказался скрученным в «бублик». Емсиль, в последние месяцы учебы на подготовительном факультете уже видевший себя будущим медикусом, как-то обмолвился, что листал книгу по родовспоможению. Конечно, без пояснения профессоров он больше картинки смотрел. Так вот на одной из них было показано положение неродившегося младенца. Он потом всем друзьям хвастался, рассказывал, какой он умный, к каким фолиантам доступ имеет.
– Захочешь покаяться, покричишь, – бросил напоследок Джакомо, покидая застенок.
Антоло остался один. Наедине со своими мыслями.
Сперва он размышлял о судьбе Кира и Цветочка. Нет ничего хуже неизвестности, но, если бы их схватили, Джакомо не смолчал бы. Трудно удержаться и лишний раз не напомнить пленнику, что, мол, все твои дружки у нас в руках. Значит, или погибли оба, сопротивляясь, или сумели спастись. Что ж, в любом случае, можно сказать, повезло.
Потом в голову парню пришла здравая мысль – а был ли вообще смысл в их попытке что-то выведать в Медрене? Удалось ли им что-либо узнать? Или они попусту лишили отряд Кулака двух пар крепких рук? На эти вопросы нелегко дать однозначный ответ. Волшебные способности наследника Халльберна, несомненно, ключ к решению загадки. Недаром же и зловредный барон тоже им заинтересовался. Еще бы! Да все настоящие, нынешние и будущие правители этого мира отдали бы много, чтобы только заиметь возможность властвовать над умами подданных в прямом смысле, а не в одном лишь переносном…
Внезапно у Антоло зачесался кончик носа. Он потянулся рукой и не сумел достать. Кандалы сковывали подвижность конечностей, не давали двигаться телу и голове. Может, в этом и заключается пытка?
Зуд становился нестерпимым. Так часто бывает. Запретный плод всегда сладок. Чесаться, чихать, справлять нужду хочется больше всего именно тогда, когда нельзя.
В конце концов молодой человек выгнулся, вывернул немыслимым образом шею и потерся носом о грязный, затоптанный пол, покрытый скользкой от сырости соломой. Полегчало не слишком. Скорее, грязь по лицу размазал.
А через некоторое время – по аксамалианским меркам не больше часа[35] – начались настоящие мучения, по сравнению с которыми меркнет любая чесотка. Вначале свело мышцы поясницы и низа живота. Холодный пол и вдобавок неудобное положение, когда ни пошевелиться, ни перевернуться с боку на бок, ни размять затекшие мускулы… Равномерная ноющая боль сменилась короткими острыми судорогами, которые распространились на ягодицы, спину, грудь. Руки и ноги как будто кто-то выгрызал изнутри.
Теперь уже Антоло не мог размышлять и рассуждать, думать забыл, что обещал самому себе терпеть все до конца. Он позвал бы тюремщиков, но не сумел даже громко застонать – из горла вырывалось лишь жалкое блеяние.
Вместе со страданием в душу ворвался страх. Парень боялся, что про него забыли, что оставят умирать мучительной смертью… Представив свой труп – посиневший от холода, грязный, весь в прилипших вонючих соломинках, со скрюченными пальцами, почерневшими от недостаточного тока крови, – он взвыл и забился в оковах, тщетно стараясь разломать их. Железные прутья и полосы без труда выдержали его напор. Да они бы сдержали любого силача, если оценивать непредвзято.
Меж тем мука усиливалась. Теперь уже казалось, что кости сами собой покидают тело, выползают, разрывая мышцы и сухожилия.
Чтобы не сойти с ума, Антоло попытался думать о чем-то отвлеченном, рассчитывать в уме дома знаков и время прохождения через них небесных светил. Цифры прыгали, плясали, водили хороводы и играли в чехарду, но в руки не давались. Тогда он хотел сосчитать количество каменных блоков в стене, но из-за темноты не смог рассмотреть даже нижний ряд.
Из последних сил сопротивляясь накатывающемуся безумию, табалец на краткие промежутки впадал в грезы, неуверенно балансируя на грани яви и бреда.
