— Так, поняла, — кивнула леди Анель. — Твою любимую Леську предлагаю не впутывать, это не поможет. Потом я тихонько возьму у неё свидетельские показания и заверю у нотариуса. Вдруг пригодится. — Тётя вздохнула: — Жаль, у её родителей связей нет. Но покушение — лишь повод, дело не в нём, а в том, что ты — несовершеннолетняя с богатым приданым. Что глазами хлопаешь? Герцог хочет стать твоим опекуном и — зуб даю — за оставшиеся до твоего восемнадцатилетия семь месяцев наследство уполовинится, а ты окажешься замужем за каким-нибудь проигравшимся столичным хлыщом или старым пердуном, который заплатит побольше.
— Как — опекуном? — заморгала я.
— Так Я тебе не кровная родственница, кровных не осталось. И, как оказалось, с обязанностями опекуна не справляюсь. Воспитываю плохо, надлежащим образом не учу, вследствие чего и воспоследовало то покушение и оскорбление должностного лица Владыки при исполнении оным служебных обязанностей. Чуешь, куда ветер дует? А если стану артачиться — это мне сказали прямым текстом, в лоб, — делу дадут официальный ход. И, если доказать отсутствие злого умысла не сумеем — а кто против всемогущего герцога пойдёт, не наш же Глава, у которого самого рыльце в пушку по самую макушку? — светит нам обеим конфискация имущества и чуть ли не каторга. Леди головы после указа папаши нынешнего Владыки не секут, но от того не легче.
Тётя Анель закусила губу, плечи задрожали…
Ох, что же я, романтическая косорукая идиотка, наделала! Если бы я хотя бы сразу рассказала о том, что случилось!
А теперь, как ни верти, моё будущее накрылось медным тазом.
Незнание законов не освобождает от ответственности.
А вот знание — нередко освобождает.
Е. Лец
Всё, что сумела совершенно не готовая к разговору с герцогом тётя Анель, — это добиться трёх дней отсрочки, пока «переволновавшаяся девочка, которая мечется сейчас в горячке, не придёт в себя». Моей смерти до перехода к нему опекунства Длани не желали, с дохлой чужой перепёлки взять нечего. Но горячку и беспамятство предстояло подтвердить доктору.
— Так, быстро встала, разделась, влезла в постель! — скомандовала тётя.
Ясно. Если заглянет один доктор Летир, то проблем не будет, потому что когда-то дядя Филинт спас того от ростовщиков, а старичок доктор относился к редкой породе людей, долго не забывающих сделанное добро. Но если герцог пошлёт кого-нибудь проверить моё состояние или — вот ужас! — заявится поглядеть на добычу сам?
Только плохо он знает мою тётю…
Меньше чем за полчаса в моей комнате сменили шторы — теперь окна загораживали тяжеленные бархатные портьеры, не пропускавшие к постели недужной меня и лучика солнца. Я сама, в фисташкового цвета балахоне под подбородок, снова перемазанная белилами, создающими интересную бледность на цветущей физиономии, с синюшными, опять-таки искусственного происхождения кругами под глазами, красными припухшими веками и имитирующим запёкшуюся корку воском на губах, улеглась в кровать на спину, изображая свежую покойницу. Правда, не успев лечь, снова вскочила с воплем:
— Парик!
Тётя, в это время отправлявшая к знакомому нотариусу Тода, который вернулся от доктора, чуть не поперхнулась. Но после моих разъяснений задумалась…
— Не знаю, хорошо ли то, что ты на себя похожа не была… но пусть пока так. Дополнительные возможности лишними не бывают.
Так к моей маскировке добавилось то самое бронзовокудрое изрядно встрёпанное чудо куафёрского искусства, и — до кучи — чело мне увенчали мокрым полотенцем.
— Уф! Сейчас сама умру… — тётя присела рядом. Огляделась: — Нужен кувшин с водой на тумбочку, пяток пузырьков с разными микстурами и полупустой стакан. Ещё можно повесить на спинку стула клизму.
Почувствовала, как краснею под белилами. Клизму-то зачем напоказ выставлять, стыдно же!
— Затем. Такая гадость! На неё как взглянешь, так ноги сами вон из комнаты несут, — прищурилась тётя. — Ты тут зря не разлёживайся, думай, что делать будем!
К этому моменту я уже осознала, что, скорее всего, из загребущих дланей герцога мне не вырваться. Откажусь — будет плохо и мне, и тёте. Может быть, даже хуже, чем если соглашусь… хотя кто меня спрашивает? Правда, перспективы пугали. Опекунство с устройством брака несовершеннолетних подопечных в нашем королевстве было обычным делом и — для опекунов — законным и освящённым традициями способом набить мошну. Только почему-то среди вступающих таким образом в семейную жизнь лордов молодые, симпатичные и богатые не фигурировали.
Вот же накликала я себе перемен! И на голову, и на остальные части тела…
Но — стиснула зубы — смиряться не собираюсь, не знает ещё этот герцог, с кем связался! Я этому гаду длани загребущие повыкручу…
— Эль, не сопи так! Тебе положено дышать на ладан. Да, не дёргайся, сейчас водичкой на тебя побрызгаю, будет вроде как пот.
— Только осторожнее, чтоб белила не поплыли, — забеспокоилась я.
— Скорбь, скорбь на лице изобразить не забудь! И глаз не открывай! О, кто-то вроде пришёл.
Ну да, вдали тоненько зазвенел дверной колокольчик.
— Эль, зажмурься! — скомандовала шёпотом тётя, услышав приближающиеся шаги. — И молчи, что бы ни происходило! Дыши часто и неглубоко, помнишь?
— Поняла! — зашипела в ответ, сжав — самообладания не хватало — под одеялом кулаки так, что ногти впились в ладони.
Хлопнула дверь. Я замерла.
— И где ваша больная? — раздался безжизненный голос, знакомый по событиям вчерашнего злополучного дня.
Герцог! Надо же, сам явился, на добычу посмотреть. Небесный Владыка и Девы-Заступницы, что делать-то?
Я до последнего момента уговаривала себя, надеялась, что тётя Анель что-то неверно поняла, ведь не может же быть так — уронил случайно таз и вся жизнь кувырком! Но, похоже, может.
Шаги — кажется, вошедших было двое — смолкли. Где-то совсем рядом громко недовольно хмыкнули и приказали:
— Занавески раздвиньте!
— Не-ельзя-с занавески, — послышался чуть блеющий голос доктора Летира. — От яркого света возникает возбуждение, способное привести к припадку, который, от периферической нервной системы перейдя по позвоночному столбу к центральной и затронув мозжечок, перекинется на лобные доли, отвечающие за разум больной…
— Девы-Заступницы, — запричитала тётя, — ваша светлость, простите бедное дитя неразумное, сами видите, как она страдает и мучается! Под утро такой жар был, что думала, теряем мы её…
— Ваше дитя меня вчера чуть не прибило! — голос был бесцветным и одновременно ехидным. — Ладно, не трогайте шторы, раз на свету у вашей «деточки» ум за разум заходит. Проверим по-другому…
