— Эх! — вздохнул горе-жених. — Терпеть не могу живописцев! О чем думал, когда подписывал? Даже дату не поставил, паразит! — Девице удалось-таки вывести его из душевного равновесия. Стать мужем старухи Рагнару вовсе не улыбалось.
— Нечего валить с больной головы на здоровую, — велела Меридит. — В отличие от тебя, живописец, по крайней мере, имя дамы знал, хоть она и не была его невестой.
— Наверное, он был в нее тайно влюблен, — предположил Эдуард, чтобы поддержать друга.
Какая жалость, что с ними не было сведущего в искусствах эльфа! Уж он-то объяснил бы цивилизованной, образованной, прогрессивной, но недостаточно культурной компании, что известный живописец Винсент Эттелийский, кисти которого принадлежал портрет, уже очень давно вышел из того возраста, когда тайно влюбляются в юных принцесс… Увы, Аолен в тот момент был далеко. Он вскрывал фурункул на животе заезжего торговца коврами, а потому никак не мог опровергнуть слова Эдуарда.
Право, лучше бы тот помалкивал! Уж очень его предположение понравилось кое-кому из рода сильфов! Влюбленные живописцы, сказала Энка, приукрашивают натуру гораздо сильнее, чем просто придворные.
— Ну, Рагнар, пиши пропало! Тебе сосватали толстую страшную старуху! Слушай, плюнь ты на это дело! Мы за те же деньги найдем тебе другую невесту, молодую, красивую и здоровую!
— Зачем ты ему голову морочишь? — рассердился гном. — Стал бы живописец влюбляться в толстую страшную даму! — Тему возраста, как самую щекотливую, он решил деликатно обойти.
Но у девицы на каждый случай жизни имелась наготове народная мудрость:
— Любовь зла, полюбишь и козла!
Орвуд хотел ее вразумить:
— Ты неверно трактуешь. В пословице ясно сказано: «козла», а не «козу». То есть речь идет о мужчине. Вы, женщины…
— А-а-а! Хочешь сказать, мы, женщины, настолько подвержены голосу плоти, что готовы влюбляться в вас, мужчин, какими бы безобразными вы не были?! А у бедной дамы, если она не родилась красавицей, нет никакой надежды на счастье?! Вот он, типичный мужской шовинизм! Если хочешь знать, в пословице о половой принадлежности влюбленного речь вовсе не идет! «Козел» упомянут исключительно для рифмы! А вы, мужчины, вечно все извратите, истолкуете по-своему, чтобы унизить женщин! Такая у вас натура! Скажи, Ильза!
— Да! — пискнула та покорно, даже не пытаясь вникнуть в суть вопроса.
В ответ на гневную тираду сильфиды Орвуд только краснел и сопел носом. На самом деле он не имел в виду ничего дурного. Но понимал: связываться — себе дороже.
Хельги же выслушал обвинительную речь очень внимательно, с видом лекаря у постели больного, а потом сказал задумчиво, невпопад:
— Средняя продолжительность жизни сильфов достигает пятисот с лишним лет. Представляете, какой ужас!
— Почему ужас? — удивился Эдуард. — Наоборот, хорошо. Долго живут.
— Ничего хорошего. С возрастом черты характера заостряются. Если наша Энка на третьем десятке жизни настолько склонна к демагогии, что же с ней будет к пятидесятому?! Страшно представить! — пояснил Хельги.
Дочь сенатора Валериания резко обернулась и одарила его взглядом голодного вампира.
— Я, глупая, все гадаю, отчего все демоны, кого ни возьми, — сущие моральные уроды? Теперь понятно! Дело в их бессмертии. Живут слишком долго… А ты, надо полагать, их всех превзойдешь, с твоими-то задатками!
Энка любила, чтобы последнее слово оставалось за ней. Но на сей раз, точку в их перепалке поставила Ильза. Девушка посмотрела-посмотрела на спорщиков, послушала-послушала, а потом спросила, без намека на иронию, с живым неподдельным интересом:
— Интересно, если бы принцесса заранее знала, что все мы — родственники Рагнара, согласилась бы она стать его невестой или поостереглась?
…На третьи сутки плавания Рагнар решил устроить большой пир. Настроение у него было смутным, хотелось отвлечься от неприятных мыслей — и лучшего способа сделать это он не видел. Именно так поступали во дни душевных переживаний и отец его, и дед, и прадед — и детей своих учили. Нажрись вволю, чтобы гудело раздутое брюхо, напейся, чтобы себя не помнить, — и всю хандру как рукой снимет! Таков он — оттонский рецепт счастья.
И если бы Меридит и Орвуд (остальным до этого не было дела) родились в Оттоне, они понимали бы, что провизии и вина на судне вовсе не так много, как им кажется. И их не удивил бы приказ Рагнара пристать к берегу и пополнить запасы в прибрежном селе.
Гребцами на королевской галере ходили не закованные в цепи каторжники, а счастливые и довольные своей участью верноподданные короны. И в монарших пирушках они принимали самое живое участие — так уж было заведено. Пока одна смена гребцов сидела на веслах, другая ела и пила в свое удовольствие, ни в чем себе не отказывая. Ради них-то и старался Рагнар, оплачивая из собственного кармана бесчисленные бочонки с вином, корзины с пирогами и жирные копченые окорока. Бережливый Орвуд негодовал, но что он мог поделать, если друг его совсем захмелел и внимать мудрым советам не желал ни в какую?
Пиршество началось в обед. А ближе к вечеру королевская галера шла по реке зигзагами, и палуба ее, по выражению разъяренной дисы, «провоняла пьяной мочой». На всем судне только одна Меридит оставалась в полной мере трезвой. Даже Энка, обычно почти никогда не пьяневшая, на сей раз хватила лишку. Уж не говоря об Ильзе, которая недооценила крепость местного сидра… Хельги вина не пил специально, чтобы не расстраивать Меридит. Но надышался винных паров, слишком густых для его по-волчьи чуткого носа, из-за чего сделался если не по-настоящему пьяным, то несколько странным. Сперва жаловался на головокружение и «неизъяснимую тоску», потом отыскал тихий уголок и завалился спать «до лучших времен», бросив любимую сестру по оружию одну «среди пьяного разгула и безобразного обжорства».
На самом деле Меридит сильно сгущала краски. Ничего особенно безобразного на галере не происходило. Подданные Оттонской короны умели вести себя пристойно — не дрались, не бранились, не приставали к дамам, были добродушны и смешливы. А что не всегда могли справиться с проблемами физиологического рода — так это грех не такой уж большой, со всяким может случиться…
Но категоричную в своих суждениях дису нюансы не интересовали. Для нее вопрос стоял только в одной плоскости: трезвый или пьяный. Если пьяный — надо бить, пока не протрезвеет. Так считала она, но бить не решалась, из уважения к Оттонской короне. Только один раз дала по шее Рагнару, отвесила подзатыльник Орвуду и окунула Эдуарда в реку вниз головой, держа за ногу. Разумеется, столь мягкие меры не могли ее морально удовлетворить. Три дня провела Меридит в страшных мучениях, прежде чем наступили обещанные «лучшие времена».
