Приблизил их приход некто Монс, второй кормчий. Был он славным малым, но с двумя недостатками, особенно непростительными для оттонского моряка: не умел плавать и много пить. Хватил лишнего после вахты, захмелел и свалился за борт.
Как на грех, вернее, к счастью, единственным свидетелем трагедии оказался Рагнар. Недолго думая славный рыцарь бросился на выручку. Прыгнул следом — только брызги фонтаном! А лучше бы — подумал! Может, догадался бы прежде разуться. Несмотря на теплые дни, были на нем новые, по последней моде, сапоги — тяжелые, высокие, голенища с широким отворотом. Мгновенно наполнившись водой, они тяжким грузом потянули хозяина ко дну. Напрасно тот дрыгал ногами, бил каблуком о каблук, стараясь избавиться от проклятой обуви. Она и на суше-то снималась с трудом, порой не без посторонней помощи, не то что в воде.
В общем, Рагнар начал тонуть. Говорят, в таких случаях перед глазами несчастного встает вся его жизнь от самого рождения. Вспоминаются давно забытые подробности событий, лица друзей, самые счастливые мгновения уходящего бытия… Но рыцарь был слишком пьян для подобных переживаний. В голове его лениво ворочалась одна-единственная мысль: какая же это дурость — потонуть во цвете лет из-за невесты, с которой даже не успел познакомиться. «Интересно, станут осиротевшие друзья продолжать поиски или плюнут на это дело?» — гадал Рагнар и сам не знал, как будет лучше.
Он уже почти потерял сознание, когда чья-то огромная ручища ухватила его поперек туловища. Рыцарь дернулся, заорал, в горло хлынула вода… и ничего не произошло! Легкие привычно наполнились воздухом, в голове прояснилось, а над ухом загрохотал знакомый голос:
— О-го-го! Да это ты, парень! Сколько зим, сколько лет! А я думаю, кто тут тонет! Сожрать решил, грешным делом, представляешь! Лавренсий Снурр чуть дорогого друга не сожрал! Вот было бы делов!.. А чегой-то ты тонуть удумал, а?
— Да спьяну! — ответил Рагнар честно. — Я за кормчим своим нырнул, а сапоги утянули, чтоб им пропасть! Ты тут кормчего моего не встречал?
— Вон он, на дне копошится. — Лавренсий Снурр небрежно ткнул вниз когтистым пальцем. — Я сперва его углядел. Потом смотрю, еще дичь в руки идет… ты в смысле идешь. Ну, я и рассудил: второго, тебя то бишь, сам сожру — больно жилист. А первого, толстенького, семье снесу. Я же не знал, что он твой кормчий.
— Эх! — расстроился добрый, но не до конца протрезвевший рыцарь. — Как же теперь? Выходит, из-за нас Офелия с маленьким голодными останутся?
Лавренсий Снурр ухмыльнулся во всю зубастую пасть:
— Не боись, не останутся. Я им болотника изловлю. Пища привычная, здоровая. Вы, люди, откровенно скажу, вкусны, да жирноваты. Паскуаля от утопленников завсегда пучит… Ну так что, в гости заглянешь или наверх тебя поднять? Приятели-то твои где, к слову?
— Наверху… Правда, подымай нас поскорее! — От свежей воды, хоть и нижней, Рагнар постепенно протрезвел и обретал способность мыслить здраво. Сообразил, наконец, что наверху уже наверняка успели заметить его пропажу и впасть в панику.
Так оно и было. Хмельные подданные и друзья бестолково метались по палубе с воплями типа «Ваше высочество, ау-у!» и «Да куда же запропастился этот осел?!» соответственно. Постепенно некоторые начинали приходить к верной мысли, что на судне пропавшего нет, и уже собирались нырять за борт. Хельги тщетно пытался втолковать осоловелому, но настойчивому Орвуду, что такую малость, как Рагнар, в астрале различить невозможно. А Ильза рыдала в голос.
Счастливое возвращение «утопленников» было воспринято по-разному. Подданные ликовали, заливаясь пьяными слезами, и возносили хвалы добрым богам. Друзья бранились, обзывали Рагнара «безмозглым идиотом» и тому подобными «лестными» эпитетами, а Меридит снова стукнула по шее.
Рагнар не обижался, напротив, был рад. Понимал: друзья просто перенервничали. У него даже появилась робкая надежда — раз Меридит его бьет, значит, он ей не совсем безразличен. Возможно, с годами, когда возраст придаст благородства его сомнительной внешности, неприступная диса все же согласится его полюбить?
— Интересно, как ты собираешься увязывать ее любовь с той дамой, что вы разыскиваете? — благоразумно осведомился Лавренсий Снурр, с которым рыцарь поделился своими чаяниями.
— Ну… может, мы ее и не найдем вовсе? Как знать? — пробормотал несчастный жених.
…Около двух часов провел Лавренсий Снурр на галере. Пил пиво, ел мясо, выслушивал рассказы о недавних приключениях и предстоящих поисках. А потом вдруг заторопился:
— …Дома жена и дите, некогда рассиживаться, на охоту пора, болотников ловить. Туточки неподалеку, в оттонском замковом рву, водятся отличные болотники. Сам бы ел, да семейству надо!
— Погоди! — опешил Рагнар. — В нашем замковом рву — неподалеку?!
— Да рядышком! Нижними водами час-полтора ходу, не больше.
— О! — быстренько сориентировался Хельги. — Тогда нам с тобой по пути! — Если честно, пьяная галера надоела ему до тошноты. Сколько можно спать, в конце концов?
Трудно описать недоумение и ужас команды, когда их сиятельные пассажиры, во главе с наследником престола, один за другим попрыгали за борт и пошли ко дну. Если бы не строгий наказ Рагнара, они непременно бросились бы следом. Но ослушаться не посмел никто, и водная пучина поглотила восьмерых безумцев.
А через час с небольшим они, мокрые, но довольные, и главное, протрезвевшие, выбрались со дна Венкелен на пологий берег Оттонского королевства. На неделю без малого раньше, чем предполагали.
…Аолен этого, разумеется, не знал. В последнее время жизнь его превратилась в настоящую пытку. Надо родиться эльфом, чтобы представить себе душевное состояние несчастного. Ни люди, ни нелюди не способны испытывать эмоции такой силы, если только они не поэты либо лицедеи.
Первые три-четыре дня он кое-как держался. Являлся в госпиталь, пользовал хворых и увечных, возвращался домой, в опустевшую комнату, механически ел безвкусную пищу, ложился спать… и оказывался в плену кошмаров. Один за другим, снова и снова гибли от страшных ран друзья его, а он был далеко, он не мог им помочь! Аолен просыпался от собственного крика, весь в холодном поту, и потом уже не смыкал глаз до самого рассвета. Лежал, уставившись в потолок, гадал — вещий сон, нет ли? — и шептал охранительные молитвы всем знакомым богам.
Сколь же тягостны были эти смутные предрассветные часы! Совесть безжалостно впивалась в душу эльфа острыми злыми коготками. Зачем он так поступил?! Как мог бросить на произвол судьбы самых близких на свете существ?! А главное — ради чего? Ради карьеры? Ради сомнительного удовольствия ежедневно копаться в чужих гнойниках и язвах? И ведь даже не стремление помочь страждущим толкнуло его на этот шаг — исключительно собственные амбиции! Как же — великим целителем захотелось стать! Сама судьба отвела ему иную участь — воина. Зачем он пошел ей наперекор? Друг попросил о помощи — он отказал. Все согласились, даже Орвуд, которого он сам не раз упрекал в «типичном гномьем эгоцентризме»! Только он, «благородный эльф», привыкший мнить себя чуть ли не образцом добродетели — отказал!.. И если сбудутся дурные сны, если в самом деле случится беда — как дальше жить с этим?!
