Жарким вечером окре, первого летнего месяца, мы возвращались, усталые, с работы. Мне было видно, что Сетер хромает и пытается скрыть хромоту или хотя бы не обращать на нее внимания, пытаясь покачиваться в такт моим быстрым шагам, выпрямившись и нахмурившись. Огромная волна жалости и восхищения захлестнула меня, и все то странное, растущее, вся новая сущность, где бы она ни пряталась в моем нутре, в глубине моей души, потянулась и развернулась вновь, развернулась навстречу Сетеру, терзаясь и алкая.
– Ты входишь в кеммер? – Голос, исходивший из моих уст, был низким и хриплым, как никогда прежде.
– Через пару месяцев, – ответил Сетер, избегая меня взглядом, все еще напряженный и нахмуренный.
– Похоже, со мной будет это, ну, мне придется сделать это, ну, знаешь что, довольно скоро.
– Хорошо бы и мне поскорее, – сказал Сетер. – Скорей покончить с этим.
Мы не глядели друг на друга. Мне удалось замедлить шаг очень постепенно, так что теперь мы неторопливо шли бок о бок.
– Ты иногда чувствуешь, что у тебя сиськи прямо-таки горят? – Вопрос сорвался с моих уст прежде, чем до меня дошло само намерение задать его.
Сетер кивнул.
– Послушай, а твой писун… – произнес после паузы Сетер.
Мой подбородок опустился в утвердительном кивке.
– Наверное, так и выглядят чужаки, – с отвращением вырвалось у Сетера. – Это, эта штука торчит наружу и делается такой большой… и мешает.
На протяжении примерно мили мы обсуждали и сравнивали наши симптомы. Какое же это было облегчение – поговорить об этом, найти товарища по несчастью. Но и как же странно слышать, что и у другого те же беды.
– Я тебе скажу: что я во всем этом ненавижу, – взорвался Сетер. – Что я во всем этом действительно ненавижу. Это обесчеловечивает. Чтобы твое собственное тело крутило тобой, как ему вздумается, бесконтрольно – я не могу даже мысли такой вынести. Быть просто секс-машиной. И любой человек становится для тебя тем, с кем можно заниматься сексом. Ты знешь, что люди в кеммере сходят с ума и умирают, если рядом нет никого в кеммере? Что они даже могут нападать на людей в сомере?
– Быть не может! – Меня это потрясло.
– Еще как может. Мне Тэрри рассказывал. Один водитель грузовика в Верхнем Каргаве вошел в кеммер как мужчина, когда их караван застрял в снегу, а он был большой и сильный, и он сошел с ума, и он, ну, сделал это со своим напарником, а напарник был в сомере и пострадал, всерьез пострадал, пытаясь отбиться. А потом водитель вышел из кеммера и покончил с собой.
От этой жуткой истории тошнота подступила у меня к горлу от самого желудка, и мне не удалось вымолвить ни слова.
– Люди в кеммере даже уже и не люди, – продолжал Сетер. – И мы должны делать это – мы должны так поступать.
Наконец этот жуткий одинокий страх обнаружил себя. Но разговоры о нем не приносили облегчения. Облачившись в слова, он лишь делался огромнее и страшнее.
– Это глупо, – сказал Сетер. – Это примитивное средство для продолжения рода. Цивилизованным людям нет никакой надобности через это проходить. Люди, которые хотят забеременеть, могли бы делать себе такие уколы. Это было бы генетически разумно. Можно было бы выбирать, от кого зачать. И не было бы всего этого инбридинга, когда люди трахаются со своими отпрысками, как животные. Зачем нам быть животными?
Гнев Сетера задел меня за живое. Моя душа разделяла этот гнев. А еще меня потрясло и возбудило слово «трахаться», которое мне еще не доводилось слышать произнесенным вслух. Взгляд мой вновь упал на кузена, на тонкое раскрасневшееся лицо, на длинные, тяжелые, блестящие волосы. Мой сверстник Сетер выглядел старше меня. Полгода боли в сломанной ноге омрачили и ускорили созревание проказливого бесстрашного ребенка, научив его гневу, гордости, выносливости.
– Сетер, – вырвалось у меня, – послушай, это все ерунда, ты – человек, даже если тебе нужно заниматься этой ерундой, этим траханьем. Ты – махад.
– Гетени Кус, – сказала бабушка, – первый день месяца кус, день летнего солнцестояния.
– Мне еще не пора, – сорвалось с моих уст.
– Тебе уже пора.
– Я хочу войти в кеммер вместе с Сетером.
– Сетеру это предстоит через месяц-другой. Уже скоро. Похоже, у вас могут оказаться одинаковые циклы. Две половинки луны, а? Вот и со мной так же было. Так что стоит вам с Сетером оказаться на одной волне цикла… – Бабушка никогда не улыбалась мне такой… такой заговорщической улыбкой, словно мы с ней были равными. Мать моей матери в свои шестьдесят лет, старая, низкорослая, коренастая, широкобедрая, с проницательными ясными глазами, была каменщиком по профессии и неоспоримым автократом Очага. Мне – и вдруг равняться с этой выдающейся личностью? Впервые мне пришло в голову, что я, возможно, приобретаю большее, а не меньшее сходство с человеком.
– Мне бы хотелось, – сказала бабушка, – на эти полмесяца отправить тебя в Цитадель. Но выбор за тобой.
– В Цитадель? – Меня это застало врасплох. Мы, Таде, исповедовали Ханддару, но исповедовали весьма бездеятельно, соблюдая только главные праздники, проборматывая благодарение как единое нечленораздельное слово, и не практиковали никаких ритуалов. Никого из моих старших соутробников не посылали в Цитадель накануне дня кеммера. Что же со мной не в порядке?
– У тебя хорошие мозги, – объяснила бабушка. – У тебя и у Сетера. Мне бы хотелось увидеть когда-нибудь, как кто-нибудь из вас отбросит тень. Мы, Таде, сидим у себя в Очаге и плодимся, как пестри. Разве этого довольно? Было бы неплохо, если хоть кто-то из вас будет иметь в голове что-нибудь и помимо дел постельных.
– А что там, в Цитадели, делают?
– Не знаю, – честно ответила бабушка на мой вопрос. – Отправишься туда – узнаешь. Тебя научат. Тебя могут научить, как контролировать кеммер.
– Отлично. – Больше уговаривать меня не приходилось. Я скажу Сетеру, что Затворники умеют управлять кеммером. Может, меня научат, как это делается, а я научу Сетера.
Бабушка посмотрела на меня с одобрением. Вызов был принят мною достойно.
Конечно, за полмесяца, проведенных мною в Цитадели, меня не научили, как управлять кеммером. Первую пару дней, проведенных там, мне казалось, что я не могу управлять даже собственной ностальгией. Из нашего теплого сумеречного скопища комнат, полных народу, где люди вокруг разговаривают, спят, едят, стряпают, моются, играют в ремму, наигрывают мелодии, повсюду носятся дети, везде шумно, везде моя семья – и вот меня вырвали из нее и через весь город затащили в огромный, чистый, холодный и тихий дом, полный незнакомцев. Они были вежливы, они обращались со мной уважительно. Меня это пугало. С какой стати человек лет сорока, владеющий волшебной наукой сверхчеловеческой силы и выносливости, способный босиком идти сквозь буран, способный провидеть, человек с глазами, мудрее и спокойнее которых мне не доводилось видывать, – по какой причине адепт Ханддары может меня уважать?
