— Молчи сокол. Время благодарности терпит.
И освободив парня от одежды с помощью мужей, быстро осмотрела искалеченное тело, пробежалась нежными легкими пальчиками по краям ран на груди и животе, по отечным, деформированным конечностям. Плох, но выходить быстро получится. Духом сокол крепок, душа в теле держится и уходить не желает. Значит пару дён, и встанет Ван на ноги.
С Хошей хуже дело обстояло. В беспамятстве мужчина сутки не мене был и душа уже блуждала в поисках выхода.
Ма-Гея рукой махнула, приказывая мужчинам уйти, оставив ее наедине с раненными и приподняв веки Хоша, уставилась в пустые, уже стекленеющие зрачки, отдавая приказ его душе и закрывая ей путь прочь от тела. Теплая ладонь женщины легла на грудину и легкими толчками в такт сердечного ритма, восстановила ровное биение сердца. Потом простимулировала точки жизни, втерев целебную мазь в кожу хворого. Лицо Хоша порозовело, ресницы дрогнули.
— Велика ты матушка Магия, — прошептал Ван, поглядывая на нее и удостоился строгого взгляда женщины: молчи, не мешай и сил попусту не трать.
Она начертала знак солнца и жизни на груди Хоша, призывая светлые силы помощи и души ушедших предков для охраны, и укрыла мужчину легким одеялом на пуху, а под голову подушку из трав положила. Теперь спать сокол будет, а предки ему восстановиться помогут да душе до срока тело его покинуть не дадут.
Теперь Ван.
Рука легла на пульс, определяя, что более вред телу причиняет и, женщина дрогнула, встретившись с взглядом парня. В его зрачках и биении крови под пальцами отчетливо привиделось Ма-Геи будущее парня. Ой, судьбина, люта ж ты порой чернобожия!
Но разве ж молвишь о том хворому? И что изменит знание?
Жизнь как узор — плетет его Небесная Мать, дивную картину, одну из множеств составляет. Тут петелька да там стежок, на одном сокол оземь пал, на другой лебедица крылья сломала. Но разве ж значит, что то в общей канве рисунка общей судьбы человечества, планеты?
И не спасти парня от его судьбы, как не спастись самой. Рока крест узорный на поневе что уже выткан и сложен. Дён бы позже — авось бы не дошит был, но в дом Отца да Матери крепища вошел и завязала узелок судьба — кончен рисунок.
Женщина отвела взгляд, помешала отвар в мисе, сговариваясь с водой и травами помощницами: «вы уж крепите, лепите, кости жилочки спожилочки восстановите. Водица-посестрица, травушка-братушка сладьте как было что нанесено отладьте. Хворобу прочь гоните, здоровье телу сокола верните».
Напоила больного и, пробежав по точкам на шее и ключицах, обезболивая и обездвиживая парня, смазала маслом дурмана вывихи да переломы, вправила кости. Парень застонал лишь и глаза прикрыл. Пот на лбу выступил бисером — хороший знак. К утру на поправку пойдет Ван. Накрыла легким полотном да крест начертала на лбу — покой до утра будет.
— Ушла боль, ушла хворь, — дунула в ухо. — Спи соня сонятко, спи сладко да посыпатко до зореньки. Зорька придет все хвори унесет. Спи соня сонятно, спи посыпатко…
Щепоть травы благодарственную в очаг кинула: бережь, а к беде будь что ершь.
Пламя вспыхнуло почти как зрачки Ма-Геи и замерцало россыпью мелких звездочек по светлице, зашептало тихим потрескиванием: сделаю посестра, сбережу.
Женщина поклон отвесила и вышла из комнаты — теперь ее дело в храме ждет, а здесь она без надобности. Кому надо — уже рядом с хворыми, и без нее лучше управятся с болячками.
— С дитем что? — спросила тихо у Рана, что ждал ее у лестницы.
— Утоп, — тот вопросу жены не удивился — Ма Гея рода Вещего, самого Тула дочь.
— Давно?
Мужчина кивнул:
— По утру. Мать под камнями осталась — не вытащили. Мальчику вода сама отдала.
— Имя?
— Арис.
— Пойду.
И взяв плащ, вышла из избы.
Мелкий мокрый снег падал нехотя, лениво смешивался с землей и таял. На подвосходной стороне полыхали заревны, словно спорило солнце с мраком и билось в кровь, и окрашивало небо, вплетая в его глубокую синеву красные всполохи. Гудел бор измученный ненастьем и темнотой. Света просили деревья и травы, но чуяла Ма-Гея не видать им того долгие дни и месяцы.
Стылый воздух готовил лес и его жителей к долгой лютой зиме и не скрывал, что за мелким снежком идет снегопад и укроет всю землю, погребет всю живность, словно саваном накроет.
Женщина прикрыла голову плащом: то ей не отделать, не предотвратить, и побрела к Лебединому храму в центр городища.
Алтарь под пирамидальным куполом был занят — на нем лежало тело мальчика лет десяти и уже во всю старались Волох да Дуса. Жрец держал дитя за голову и пел в унисон ветру, гуляющему под куполом, призывая улетевшую душу, а девичий голос вторил щемящей тоской, навевая печаль. Струйкой дыма вились вокруг мертвого тельца духи щуров, вдыхая аромат призывных трав и, уже искали среди своих душу отрока.
Ма-Гея сбросила плащ у входа и, подойдя к алтарю, наложила руки на грудину и лоб мальчика:
— Вейхо сенми симо, — начала провозглашать, постепенно набирая голосом силу. Огонь в алтарных чашах вспыхнул ярче, сизый дымок замерцал голубым и радужными звездочками рассыпался над телом утопленника.
— Ханто!! — дружно воскликнули все трое, и тело мальчика вздрогнуло. Синеватая молния развезла полумрак и бесшумно ударила ему меж бровей.
Арис закричал и захрипел захлебываясь от вод, что вышли изо рта. Тело скрутило, забило в конвульсиях так, что трое едва удерживали его на алтаре.
— Гора сейки похъёла! — громко читала женщина, глядя в лицо мальчика, не обращая внимания на его судороги. Тело ребенка выгнулось, приподнялось над алтарем и рухнуло под протяжный крик, словно сама душа вскричала, возмутившись своему возвращению.
Арис обмяк, задышал прерывисто и тяжело, затуманенный взгляд скользнул по лицам своих спасителей и остановился на Дусе. Видно сама смерть привиделась ему в тот миг, и он закричал дико как раненный зверь, забился пытаясь сбежать прочь. В тот же миг зрачки затянуло синевой и мальчика свернуло набок неведомой силой.
— Зрением недужен будет, — тихо заметил Волох.
— То небольшая плата за возвращение, — спокойно бросила Ма-Гея и покосилась на побледневшую дочь. — Зря ты у ног встала. И худое не думай — не тебя он видел — жизнь да смерть свою. Зла она будет. Кабы не зря возвернули мы его.
— Кончено дело — теперь и печаль и радость нам с ним поровну делить. Очи — его плата малая. Зрю я мать Гея, каждому из нас платить придет срок.
Женщина согласно кивнула:
— В дом ко мне его не надо. С Дусой им теперь до скончания веку видеться не след.
— Беда будет, — согласился Волох. — Я его к себе возьму да пока спит погляжу чем нам его спасение обернется.
