Наконец добрый пастырь закончил, и все за сценой заняли свои места.
— Я умираю, фрекен, — прошептал Бенгт-Эдвард.
— Ничего подобного! Со стороны пастора было довольно бессовестно говорить так долго, но соберись теперь, Бенгт-Эдвард! Где же твое мужество, как же ты собираешься петь на ярмарках?
Он лишь простонал в ответ.
Она оглядела всю свою небольшую группу. Все были там, где надо. Белые и застывшие от ужаса.
Анна-Мария кивнула. И одеяла рывками поползли в стороны.
Она проскользнула в зал с одной стороны. Рука Коля успокаивающе подхватила ее, и она встала с ним рядом в жуткой тесноте у стены. Она была такого маленького роста, что никому не загораживала сцену.
Это было красиво! Все тянули шеи, чтобы лучше видеть. Им удалось соорудить посреди сцены возвышение, так, чтобы маленькую Грету, простите, Деву Марию, можно было разглядеть хорошенько, а старший сын Густава был прекрасным Иосифом с фальшивой бородой, чтобы выглядеть постарше. Кукла-Иисус выглядела, как настоящий ребенок, и освещение было превосходное, немного таинственное, немного сказочное. Это была заслуга Клампена.
Но где же голос Бенгта-Эдварда?
Он был пастухом и стоял на заднем плане, отчаянно ища глазами фрекен.
Она незаметно помахала и кивнула.
Мальчик с облегчением вздохнул. Он не отваживался начать без сигнала.
Его фантастический голос заполнил весь зал. Сначала неуверенный и запинающийся, но постепенно все более звонкий — ведь и сам он становился увереннее в себе. Он то пел, то читал рождественское Евангелие, разумеется, сильно упрощенное, и трое мудрецов вышли именно тогда, когда это требовалось по тексту, — корона Эгона отскочила, и он немного понервничал, пока снова не нацепил ее. Пастухи со скрипом и в разнобой опустились на колени. А Бенгт-Эдвард держался на удивление свободно!
— Прекрасно, — прошептал Коль ей на ухо. — Посмотрите, их всех проняло!
Она только и видела в зале носовые платки. Но вдруг заверещала Селестина:
— Почему они так делают, тетя Керстин? Показались два ангела. Крылья были на месте.
— А почему я не могу быть ангелом? — спросила Селестина своим визгливым голосом. — Я хочу быть ангелом! Гораздо лучшим ангелом, чем эти глупые дети здесь.
Бенгт-Эдвард почти потерял нить в тексте.
Коль сжал руки Анны-Марии и протиснулся к Селестине. Стоя у нее за спиной, он нагнулся и что-то прошептал ей на ушко.
Девочка обернулась и уставилась на него. После чего стояла уже совершенно тихо.
Рождественское представление могло продолжаться.
— Что вы ей сказали? — спросила Анна-Мария Коля, когда он вернулся на место. Он встал туда, где и стоял, прямо за ней.
Он пробормотал:
— Я просто сказал: если ты не заткнешься, я тебя ножом зарежу, паршивая девчонка!
— Но Коль! — шокированная, прошептала Анна-Мария, но он заметил, что на самом деле она смеется.
Пьеса закончилась тем, что все воздали хвалу Господу. Эгон, конечно же, пропищал в конце на одно «алилуйя» больше, и ужасно расстроился, когда все в зале засмеялись. Но аплодисменты были бурными, многие не могли удержаться от слез.
Наконец дети спустились в зал, одетые более или менее «священно», пока Фредрик довольно фальшиво играл на пиле и исполнял душераздирающую сентиментальную песню о каких-то детях, которые возносятся на небо. «Крайне неудачный выбор», — подумала Анна-Мария, имея в виду детей, лежащих в постели, но именно это показалось всем остальным невероятно берущим за душу.
После этого Бертиль прочел длинное стихотворение и сделал это на удивление хорошо. Это были стихи о корабле, терпящем бедствие. Они также захватили всех. Школьникам удалось довольно дружно исполнить свою несложную песенку.
Но тут, слава Богу, наступил черед Сикстена и Сюне, которые подняли настроение всем присутствующим своими веселыми крестьянскими песенками под аккомпанемент деревянных ложек. Мужчины в зале отбивали такт ногами и подпевали в нужных местах, и парням пришлось даже исполнить один номер на «бис». «Они просто таланты», — подумала Анна-Мария. В исполнении последней плясовой песни принял участие и Бенгт-Эдвард в одеянии пастуха, и зал просто задрожал от восторга.
Когда Анна-Мария поблагодарила участников представления, все выглядели счастливыми и возбужденными. И тогда женщины принялись впопыхах подавать угощение.
Секунду спустя Анна-Мария стала разбирать костюмы, которые дети сняли с себя. Она прислушалась к гудению в зале. Шум стоял оглушительный, было очевидно, что все счастливы, довольны и чувствуют себя весьма непринужденно.
«У меня получилось, — возбужденно подумала она. — У нас получилось. Им нравится!».
На сцену, на которой теперь стояли столы и стулья, поднялся священник. Он поблагодарил за потрясающее представление и поинтересовался, не могли бы они приехать со своей рождественской пьесой в город на второй день Рождества. У них в церкви будет праздник, и было бы просто замечательно…
Фру Брандт, непонятно почему, не отходила от него и выглядела так, будто все представление было исключительно ее заслугой.
— Разумеется, мы приедем, господин священник, пусть они там в городе увидят, на что мы в Иттерхедене способны!
Анне-Марии не пришлось ответить. Потому что в зале вдруг стало совершенно тихо, гул стих и превратился в немое замешательство.
Они обернулись.
Приглушенный шепот становился все громче, это был гул удивления и беспокойства.
В дверь вошли двое. Два человека, которые в бедном шахтерском поселке Иттерхеден выглядели столь же чужеродно, как лилии на мусорной куче.
Дама, настолько ослепительно красивая, что мужчины просто потеряли дар речи, так элегантно одетая, что дамы Брандт выглядели по сравнению с ней дешевками, такая светловолосая и нежная, что могла бы сыграть ангела в рождественской пьесе, вошла в зал в сопровождении мужчины. Огромного мужчины, при виде которого мужчины, сидевшие в зале даже слегка попятились в страхе и удивлении. Его лицо было настолько завораживающим и полным драматизма, что никто никогда и не видел ничего подобного, никто и представить себе не мог, что могут быть такие существа.
Они были уже не так молоды, но помимо авторитета зрелости в них, тем не менее, было что-то молодое.
Очаровательная дама прошла к сцене.
— Не может ли кто-нибудь сказать нам, где можно найти Анну-Марию Ульсдаттер? — спросила она по-норвежски.
Анна-Мария очнулась.
— Тетя Винга! И дядя Хейке! О, как я рада! Как я рада видеть вас обоих!
— Прочь от меня, сатана, — пробормотал священник.
Хейке, который уже слышал подобное бессчетное число раз и до полусмерти напугал многих во время своего путешествия по Швеции, не особенно отреагировал на эти слова.
