Хирел выпятил подбородок и попытался понять, в чем секрет очарования этого человека. Да, нельзя не признать, что в нем есть величие. А еще физическая и духовная сила, представительный внешний вид, сочетание ума и интуиции, которому позавидовал бы любой придворный из Кундри'джа. Как легко уступить ему, склониться перед ним, почитать этого короля, рожденного от бога. И пусть его армии прокатятся по вялому, пресытившемуся Асаниану очистительной волной, пусть обновят его по образу и подобию Аварьяна. Пусть будет царство света, где нет рабов, где люди живут в мире и благополучии, лорды правят мудро и справедливо, а все боги стали единым богом, который послал своего сына править этим миром.
— Нет, — сказал Хирел. — Война есть война, даже если она священная. А завоевание остается завоеванием. Ты тянешь руки к тому, на что не имеешь права. — Я имею то право, которое дает мне мой отец. — А у нас есть право нашей древней независимости. Когда ты был молод и дерзок, тебе удалось нанести нам глубокую рану: ты разрушил наши южные границы и захватил половину наших северных провинций. Ты наносил удары там, где мы были слабее всего, и продолжалось это до тех пор, пока отец моего отца, утомленный войной и жестокими годами, не попросил мира. Почему ты согласился на него?
Солнцерожденный ответил охотно, словно взрослый, который помогает ребенку разобраться в чем-то непонятном:
— Я слишком устал, мои воины тосковали по родным краям, а моя империя нуждалась в повелителе, который не всегда участвует в военных походах. Смерть старого императора и возложение маски на Зиад-Илариоса продлили мир и сделали его прочнее. Это усилило и мою империю.
— А теперь перемирие нарушено. Я много слышу о том, что мой отец угрожает Керувариону. Но я не знаю, почему он это делает. Ты собираешь свои армии и передвигаешь их. Твои шпионы сеют смуту даже в самом Кундри'дже. Наши рабы восстают с твоим именем на устах. Наконец, ты захватил еще одну северную провинцию.
— Один из генералов злоупотребил своей властью. Его уже наказали.
— Ну да, — сказал Хирел, — назначив губернатором твоей новой провинции.
— Нет, его казнили, — с силой произнес Солнцерожденный. — Но провинцию мы удержали за собой. Вам от нее не было никакой пользы, разве что питать ваши рынки рабов. — Но это были наши земли.
— Были, — сказал Мирейн Ан-Ш'Эндор. — Полтысячи лет назад вашими были и Сто Царств. А теперь и то и другое принадлежит мне, и их жители довольны этим.
— Ну конечно. Они не осмеливаются признаться, что думают иначе. — Я знал бы об этом.
Хирел поднял на него глаза и подумал, что ему страшно. — Зачем ты позвал меня? Чтобы унизить? Чтобы запретить мне уехать?
— Ни то ни другое. — Император поднялся со своего трона и сошел вниз. Хирел пристально глядел на него. Солнцерожденный улыбнулся без какого-либо намека на напряжение. — Я в огромном долгу перед тобой; я обязан тебе так, как ни один человек еще не был обязан другому. И я отплачу как смогу, хотя в конечном счете мы должны быть врагами. Я приложу все усилия, чтобы облегчить тебе путь через наши земли; я не накладываю на тебя никаких ограничений и не ставлю никаких условий. Я даже не стану просить, чтобы ты до отъезда отобедал с нами. Если, конечно, ты сам не захочешь этого.
— У вас здесь нет тех, кто пробует кушанья, — сказал Хирел. — Говорят, твоей магии достаточно, чтобы обойтись без них. Яд превращается в мед прямо в кубке. — Он помедлил и внезапно улыбнулся: — Мне очень нравится медовое вино. Пожалуй, я пообедаю с вами. Солнцерожденный рассмеялся.
— Будет и медовое вино, и прекрасное общество, и, пусть хотя бы ненадолго, честная дружба. Что бы ни случилось потом.
Часть втоая
Саревадин Халенан Курелиан Миранон Иварьян
Сареван не считал себя провидцем. Этим даром обладала его мать и в меньшей степени — его отец. Они могли вызвать свою силу по желанию или по необходимости, и иногда она покорялась их воле. А у него такого дара не было. Ему лишь часто снился один сон, который казался удивительно реальным. Он мог несколько изменяться, но его суть оставалась одной и той же. Все начиналось спокойно. Тихий зеленый край, залитый солнцем, мирный и благодатный. Но мало-помалу Сареван начинал понимать, что эта безмятежность — иллюзия и мираж. Зелень увядала, земля ссыхалась, а прекрасное, благосклонное и не знающее усталости небесное светило убивало все вокруг. Ни одна тучка не осмеливалась затмить его лик. «Смотри, — пело солнце, — как я прекрасно, как я великолепно и как милостиво. Ночь никогда не придет сюда, чтобы мучить мой народ. Холод никогда не опустошит мои земли». Солнце пело, день не знал конца, беспрерывная жара сжигала все до самых корней, весь мир погибал.
Этот сон преследовал Саревана с той поры, когда он превратился в мужчину. Этот сон мучил его и сводил с ума.
Время и учеба подарили ему если не умение побеждать свой страх, то по крайней мере способность стойко переносить невзгоды. Но от этого острота его зрения не притупилась, и то, что было скрыто, проступало еще яснее. То, что началось как просто ночной кошмар, превратилось в яркое пламя пророчества. Солнце принимало облик его отца, а неведомый край превращался в его родной Керуварион. Сареван видел разрушенные города, убитых жителей, стервятников, кружащих над опустошенными владениями. А его отец возвышался над мертвым краем и улыбался, простирая свою руку. Он смотрел на запад, где садилось солнце, где царил мир, пусть и неправедный, и где был смертный человек в золотой маске, пожилой и непреклонный.
Такое искажение правды о существующем мире сводило Саревана с ума. Мир в краю потаскухи Асаниан вместе с тысячей ее лживых божков невозможен; руки Солнцерожденного не созданы для разрушения.
Даже находясь на пороге смерти, Сареван видел этот сон. Он прятался от кошмара, он спасался бегством, но повсюду обнаруживал лицо своего отца и отшатывался в безумном страхе. Вовсе не Мирейн выиграл битву за его жизнь, и не Вадин, подаривший ему свое имя и свою любовь, и даже не Элиан, объединявшая души их обоих. Его вернул назад Красный князь Хан-Гилена, заново научивший его терпеть боль предвидения. Но прежде князя Орсана был кто-то другой. Он не помнил его лица, не знал, как звучит его голос; но этот кто-то боролся, не давая беспамятству овладеть Сареваном. Эта воля без имени и без лица заставила принца повернуться к свету, толкнула его в раскрытые объятия Мирейна.
Всего он вспомнить не мог. Он боролся. Он обрушил на отца всю свою ненависть. Он обозвал его лжецом, убийцей и еще похлеще. Он в полной мере раскрыл свое видение — и был побежден. Мирейн оказался сильнее.
