— Мне нужно сменить костюм, — заявил я, ковыряя волшебный кулон. — Эта штука может что-нибудь сделать?
— Я бы на твоем месте не трогал камень лишний раз, — предупредил Джемулан. — Если превратишься обратно в демона, местные дикари могут неадекватно отреагировать.
— Сам знаю. И я не демон.
Я попытался выпросить у жадного сида хотя бы дубленку — ну чисто чтобы не отсвечивать, — но он наотрез отказал. Оказалось, что его костюм-перевертыш — единое целое. Если одна из его частей отдалится от остальных, то просто растворится в воздухе.
Я уточнил, насколько должна отдалиться часть одежды от целого. Джемулан ответил, что шагов на двадцать. Я пообещал, что так далеко отходить не буду, так что ничто не мешает ему поделиться дубленкой. Однако Джемулан все равно отказал.
— Но почему?! — не выдержал я.
— Потому что я не могу допустить, чтобы мою одежду марал кто-то подобный тебе, — высокомерно сказал сид. — Как я потом буду ее надевать, об этом ты не подумал?
— Так бы и сказал, что брезгуешь. Врать-то зачем было?
— Я пытался пощадить твои чувства.
— Как-то хреново у тебя это получилось.
— Ты слишком много от меня хочешь. Будь благодарен уже за то, что я дружески говорю с тобой несмотря на все то отвращение, которое ты у меня вызываешь.
— Спасибо тебе, барин, — поблагодарил я, удерживая левой нижней рукой хвост. Он рефлекторно пытался вонзиться Джемулану в шею. — Век твоей доброты не забуду.
Шагая рядом с этим сидом, я с ностальгией вспоминал Аурэлиэль. У нее я тоже вызывал тошноту, но она хотя бы отворачивалась, когда блевала.
Джемулану явно не пришлась по душе русская зима. Он держал голову прямо, словно аршин проглотил, недовольно морщил нос и через каждые три шага брезгливо осматривал подошвы ботинок. Сид вынул дыхательные аппараты, которые носил в Вуре, зато прилепил на грудь что-то вроде розового горчичника. Судя по тому, что застегнуть дубленку он не удосужился, эта штука защищает от холода.
В отличие от Джемулана, я не переставал глазеть по сторонам. Приятно для разнообразия погулять по родному миру. Здесь ничего не изменилось — все те же здания, все те же бомжи, все те же граффити на стенах. Вон плакат на столбе висит: «Виталий Хмельин. Я иду сам!». Наверное, очередные выборы — в Думу или еще куда-нибудь. А вон вывеска: «Маникюр, педикюр». Кто-то, правда, стер в надписи запятую и исправил последний «-юр» на «-ов».
Все как обычно, совершенно ничего не изменилось.
В отличие от меня, Джемулан взирал на город пустыми рыбьими глазами. Легкий интерес в них промелькнул только раз — когда мы проходили мимо гурьбы ребят, кидающих друг другу мячик.
— Морковка! — вопил ведущий. — Свекла! Колбаса жареная! Колбаса вареная! Колбаса… тухлая!
Какой-то пацан рефлекторно поймал мяч и тут же его отбросил, но все уже громко веселились:
— А-а-а, тухлую колбасу съел, тухлую колбасу!!!
— Что они делают? — недоуменно спросил Джемулан, проходя мимо.
— Это такая детская игра, — с удовольствием объяснил я. — Я тоже в детстве играл.
— И в чем смысл?
— Ну как сказать…
Вот вы никогда не пробовали объяснить эльфу… сиду из другого мира, как играть в «съедобное-несъедобное»? Задачка не самая простая, уж поверьте на слово. Уж не знаю, во что играют эти остроухие, но Джемулан никак не мог ухватить суть. А когда наконец ухватил, заявил, что это полная глупость.
— Если слышишь что-то съедобное, надо ловить мяч, если несъедобное — отбрасывать? — уточнил он. — И в чем тут веселье?
— Веселье в том, что иногда игрок ошибается и ловит какую-нибудь дрянь, — устало объяснял я. — Таким образом он ее как бы съедает. Это смешно.
Повисла пауза. Потом Джемулан недоверчиво спросил:
— Это у вас считается смешным?
— Считается, — мрачно подтвердил я.
Джемулан закатил глаза с видом «чего еще ждать от этих обезьян».
Мы шли около часа. Я хотел было поймать такси, но вспомнил, что местных денег у меня нет… и вообще денег нет. Не знаю, как с этой проблемой обычно справляются энгахи, но просить помощи у Джемулана не позволяла гордость. Сам он ничего не говорил, только временами косился в мою сторону, словно делая мысленные отметки.
Наконец мы добрались до места назначения. Старого кладбища. Солнце уже село, зато выползла луна, освещая кресты и мраморные плиты.
Джемулан по-прежнему ничего не говорил. Я бы на его месте непременно спросил, какого хрена мы тут забыли, но он помалкивал. Спокойно шагал до самой сторожки — небольшого домика с черепичной крышей.
В окнах горел свет. Я бесшумно поднялся по крыльцу и надавил кнопку звонка, прислушиваясь к происходящему внутри. Там завозились, забормотали и через полминуты дверь распахнулась. На пороге появился плотный краснорожий дядька с выпученными глазами, толстым носом и вислыми усами. Несмотря на мороз, из одежды на нем были только шлепанцы, линялое синее трико, красная майка с портретом Че Гевары и косынка, обтягивающая лысину.
— За хаз мы в этом месяце уже платили, проклятые капиталисты! — воскликнул он, гневно раздувая щеки. — Убирайтеся отсюда во имя КПСС!
Я смотрел на Ефима Макаровича с каким-то даже умилением. Он на редкость туп, ограничен, непрошибаем, въедлив, зануден, придирчив и подозрителен — но мне он по-своему симпатичен. Так бывает симпатичен старый толстый кот, который дерет мебель и обои, везде гадит, постоянно царапается и противно орет… но он живет в квартире испокон веку, так что все к нему привыкли и уже не могут без него обойтись.
— Здрасьте, Никита Сергеевич, — тепло поздоровался я, протягивая руку. — Гляжу, вы за эти полгода ни хрена не изменились. Все такой же… честный и добропорядочный гражданин.
— Шо таке?.. — раздул ноздри Щученко, сверля мою ладонь подозрительным взглядом. — Хражданочка, а мы с вами шо, хде-то раньше пересекались? Шо-то мне ваша физиономия не очень знакома, а у мене все-таки профессиональная, значить, память на лица!
