class="p1">Колокола прозвонили полночь. Он поспешил к входу, во рту пересохло, дыхание перехватило. Когда он достиг каменных ступеней, из темноты материализовались две фигуры — оба юноши в черных одеждах, чьих лиц он не мог разглядеть под дождем.
Иди, — прошептал один из них. «Поторопись».
Робин подошел к двери. Робин Свифт, — произнес он тихо, но отчетливо.
Стражи узнали его кровь. Замок щелкнул.
Робин распахнул дверь и замер на пороге на мгновение — ровно настолько, чтобы стоявшие за ним фигуры успели проскользнуть в башню. Он так и не увидел их лиц. Они пронеслись по лестнице, как призраки, быстро и бесшумно. Робин стоял в фойе, дрожа от дождя, стекавшего по его лбу, и смотрел на часы: секунды приближались к пятиминутной отметке.
Все было так просто. Когда пришло время, Робин повернулся и вышел за дверь. Он почувствовал легкий толчок в поясницу, но в остальном ничего не ощутил: ни шепота, ни звона серебряных слитков. Оперативников «Гермеса» поглотила темнота. Через несколько секунд их как будто и не было вовсе.
Робин повернулся и пошел обратно в сторону Магпи-лейн, дрожа от страха и головокружения от смелости того, что он только что сделал.
Спал он плохо. Он продолжал ворочаться в своей постели в кошмарном бреду, пропитывая простыни потом, мучимый полуснами, тревожными экстраполяциями, в которых полиция выбивала дверь и тащила его в тюрьму, заявляя, что они все видели и все знают. Он заснул как следует только ранним утром, и к тому времени он был настолько измотан, что пропустил утренние колокола. Он не проснулся, пока к нему в дверь не постучал помощник охранника и не спросил, не хочет ли он в этот день вымыть полы.
О — да, извините, дайте мне минутку, и я выйду». Он побрызгал водой на лицо, оделся и выскочил за дверь. Его группа договорилась встретиться в учебной комнате на пятом этаже, чтобы сравнить свои переводы перед занятиями, и теперь он ужасно опаздывал.
Вот ты где, — сказал Рами, когда он пришел. Он, Летти и Виктория сидели за квадратным столом. Извини, что я ушел без тебя, но я думал, что ты уже ушел — я дважды стучал, но ты не ответил».
«Все в порядке.» Робин села в кресло. Я плохо спал — наверное, из-за грома».
«Ты хорошо себя чувствуешь?» Виктория выглядела обеспокоенной. «Ты вроде как...» Она неопределенно помахала рукой перед лицом. «Бледный?»
«Просто кошмары,» сказал он. Такое иногда случается.
Это оправдание прозвучало глупо, как только покинуло его рот, но Виктория сочувственно похлопала его по руке. «Конечно.»
«Мы можем начать?» резко спросила Летти. «Мы только что промучились с лексикой, потому что Рами не позволил нам продолжать без тебя».
Робин поспешно перелистывал свои страницы, пока не нашел вчерашнего Овидия. «Извини — да, конечно».
Он боялся, что не сможет высидеть всю встречу. Но каким-то образом теплый солнечный свет на фоне прохладного дерева, скрежет чернил по пергаменту и четкая, ясная диктовка Летти заставили его измученный разум сосредоточиться, и латынь, а не грозящее ему исключение, показалась ему самым насущным делом дня.
Учебная встреча прошла гораздо оживленнее, чем ожидалось. Робин, привыкший читать свои переводы вслух мистеру Честеру, который уныло поправлял его по ходу дела, не ожидал таких оживленных дебатов по поводу оборотов речи, пунктуации и количества повторений. Быстро выяснилось, что у них совершенно разные стили перевода. Летти, которая была приверженцем грамматических структур, максимально придерживаясь латыни, казалось, готова была простить самые удивительно неуклюжие манипуляции с прозой, в то время как Рами, ее полярная противоположность, всегда был готов отказаться от технической точности ради риторических изысков, которые, по его мнению, лучше передавали суть, даже если это означало вставку совершенно новых положений. Виктори, казалось, была постоянно разочарована ограничениями английского языка — «Он такой неуклюжий, французский подошел бы лучше» — и Летти всегда горячо соглашалась, что заставляло Рами фыркать, и тогда тема Овидия была оставлена для повторения Наполеоновских войн.
«Чувствуешь себя лучше? спросил Рами у Робина, когда они прервались.
На самом деле, ему было лучше. Было приятно погрузиться в убежище мертвого языка, вести риторическую войну, ставки в которой не могли его затронуть. Он был поражен тем, насколько обыденно прошел остаток дня, насколько спокойно он мог сидеть среди своей группы во время лекции профессора Плэйфера и делать вид, что Тайтлер был главным предметом его размышлений. При свете дня подвиги прошлой ночи казались далеким сном. Ощутимым и прочным был Оксфорд, курсовые работы, профессора, свежеиспеченные булочки и сгущенка.
И все же он не мог избавиться от затаившегося страха, что все это было злой шуткой, что в любую минуту занавес опустится над этим фарсом. Ибо как же без последствий? Такой акт предательства — кража у самого Бабеля, у учреждения, которому он буквально отдал свою кровь, — несомненно, должен был сделать эту жизнь невозможной.
Беспокойство охватило его в середине дня. То, что вчера вечером казалось такой захватывающей, праведной миссией, теперь казалось невероятно глупым. Он не мог сосредоточиться на латыни; профессору Крафт пришлось щелкнуть пальцами перед его глазами, прежде чем он понял, что она уже три раза просила его прочитать строчку. Он продолжал представлять себе ужасные сценарии с яркими подробностями: как констебли ворвутся в дом, покажут на него пальцем и крикнут: «Вот он, вор»; как его согруппники ошеломленно уставятся на него; как профессор Ловелл, который по какой-то причине был и прокурором, и судьей, холодно приговорит Робина к петле. Он представлял себе, как каминная кочерга, холодно и методично опускаясь снова и снова, переломает все его кости.
Но видения оставались только видениями. Никто не пришел арестовывать его. Их занятия проходили медленно, спокойно, без перерыва. Его ужас ослабевал. К тому времени, когда Робин и его товарищи собрались в зале за ужином, ему стало удивительно легко притворяться, что прошлой ночи никогда не было. А когда они сидели за едой — холодным картофелем и стейком, настолько жестким, что им потребовалось все силы, чтобы откусить от него кусочки, — смеясь над раздраженными исправлениями профессора Крафт в приукрашенных переводах Рами, все это действительно казалось лишь далеким воспоминанием.
Когда вечером он вернулся домой, под подоконником его ждала новая записка. Он развернул ее дрожащими руками. Сообщение, нацарапанное внутри, было очень кратким, и на этот раз Робин сумел расшифровать его в уме.
Жди дальнейших контактов.
Разочарование смутило его. Разве он не провел весь день, желая никогда не попасть в этот кошмар? Он так и представлял
