не я одна. Но мама всегда говорила, что важно заботиться о себе, каким бы образом ты это ни делала.
Офелия просто носила этот облик как маску. Превосходный камуфляж. Аадхья, Хлоя и даже Лизель улыбались, очарованные хозяйкой дома, пока не увидели мое лицо. Аадхья тут же сунула руку в карман – наверное, там лежал какой-то защитный артефакт, – а Лизель отступила на шаг, приготовившись бросить оборонительное заклинание из-за щита. На лице бедной Хлои выступил почти комический ужас.
Офелия тоже улыбалась, пока не обернулась ко мне. И тогда она сказала бодрым тоном:
– Что ж, значит, тем проще. – Она убрала улыбку, как убирают дождевик, когда выглядывает солнце. – Ты, кажется, испугалась. Хочешь, пойдем туда, где людей больше?
С каждой секундой я все отчаянней желала убраться как можно дальше. Офелия не походила на Джека. Джек был маленьким жалким паразитом, который просто пытался прогрызть себе путь к спасению. А она была столпом тьмы в ясном небе, предвещающим ядерный взрыв, и за ней стояла вся мощь нью-йоркского анклава. Я всю жизнь старалась не стать такой, как она, и не представляла, как можно с ней бороться. Я ужасно нуждалась в мане; если бы в ту минуту Элфи вновь предложил мне доступ к лондонскому хранилищу и взамен пришлось бы всю жизнь терпеть, что он за мной таскается, я бы согласилась, я бы немедленно сказала: «Да, пожалуйста, поскорей».
Все это Офелия произнесла тоном слегка утомленной учительницы начальной школы – она не дрогнув предположила, что либо я могу уничтожить нью-йоркский анклав, либо она может убить меня. Даже чаем нас угостили в типично американской манере, как бы удивляясь, что гости могут предпочитать чай, но так и быть – ведь того требует вежливость. Как ни странно, я немного успокоилась. Впрочем, не настолько, чтобы сесть и выпить чашечку, забыв о том, что передо мной тварь пострашнее чреворота.
– Это вы уничтожаете анклавы? – выпалила я на грани паники.
Офелия склонила голову набок:
– Ты серьезно?
Я молча смотрела на нее.
– Нет, не я, – ответила она. В ее голосе не было ни негодования, ни даже особой настойчивости – она словно и не пыталась меня убедить. Она просто констатировала факт, и я тут же почувствовала себя полной дурой: что толку было у нее спрашивать? Если анклавы истребляла Офелия и если она не желала, чтобы кто-то об этом знал, она бы просто солгала без всякого смущения. Более того, если бы Офелия признала, что виновата она, это тоже по тем или иным причинам могло оказаться ложью. Никаких сведений я бы у нее не выудила – она просто производила словесный шум из вежливости.
А что, если именно она разносила анклавы? Я бы точно не удивилась. Офелия, не моргнув и глазом, стерла бы лондонский анклав с лица земли просто ради того, чтобы никто не заподозрил ньюйоркцев, когда она отправилась громить Пекин. И что? Я бы во всеуслышание объявила, что положу конец ее злобным планам? Если бы Офелия решила, что настроена серьезно, она бы, разумеется, сразу на меня набросилась – а я стояла в самом сердце ее анклава, в ее собственном доме, в окружении тех, кто был мне небезразличен и тоже мог оказаться под огнем. Черт побери, в число этих людей вошла и Лизель (хороший урок: не ложись в постель с тем, к кому не намерена привязываться). Я понятия не имела, как выбраться отсюда, если Офелия пожелает нас задержать, и уж тем более не знала, как это сделать, не став такой же, как она, или хуже.
Она подождала, пока до меня дойдет – по сути, заставив меня побороть собственную панику, – и сказала:
– Балтазар говорит, что ты хотела бы вернуться в Шоломанчу.
Я этого действительно хотела, но не собиралась ничего принимать от Офелии.
– Я сама справлюсь, – заявила я. – Все, до свидания.
Она чуть слышно вздохнула:
– Вряд ли вы справитесь. Времени у вас в обрез, и маны ты больше нигде не получишь.
Я собиралась сказать, что не возьму ни капли того, что она называет маной, но тут вмешалась Лизель.
– Почему у нас времени в обрез? – спросила она, и я вовремя закрыла рот: это был важный вопрос.
Офелия подошла к ближайшей кушетке и села; она протянула руку – и на маленьком столике оказался стакан с водой, такой холодной, что на стенках выступил конденсат.
– Поддержание Шоломанчи стоит примерно пятьдесят лилимов в день. На одного человека.
Эта цифра казалась нелепой. Одиночки не измеряют ману, для этого она слишком текуча. Тридцати отжиманий, благодаря которым ты сегодня создала щит, завтра не хватит, чтобы зажечь свечку. Ты просто собираешь сколько можешь, и тебе либо хватает маны, либо нет, когда нужно наложить заклинание. Но на уровне крупного анклава можно и впрямь приняться за подсчеты типа «две тысячи волшебников работают на тебя день за днем». Можно расписывать бюджет и строить планы. С этой точки зрения, пятьдесят лилимов приблизительно равны количеству маны, которое нанятый маг имеет право забрать домой в течение года – примерно вдвое больше, чем то количество, которое он сумел бы собрать своими силами, работая вне анклава. Иными словами, Офелия имела в виду невероятный объем, целые озера маны, которые каждый день вливались в школу.
– Твой план сработал, – продолжала Офелия. – Нам сообщают, что уровень злыдней резко сократился с прошлой недели, то есть с момента выпуска. Тот, кто вылез в Токио, появился лишь сегодня утром, а значит, мы имеем сокращение на девяносто два процента по сравнению с неделей перед выпуском. Учитывая недавние нападения на анклавы, многие хотят забросить школу и приберечь ману для себя. Пятнадцать небольших анклавов уже отказались внести свой ежемесячный вклад, – она разочарованно покачала головой. – К счастью, крупные анклавы так легко не отступят. Все, кому принадлежит больше пяти мест, подписали долговременный контракт. Они не могут прервать поступление маны – только если Управляющий совет закроет школу. Но сейчас положение вещей таково, что на следующей неделе снабжение школы сократится наполовину…
Она могла не продолжать: если Шоломанча каждый день нуждалась в море маны, чтобы существовать, в одиночку я не сумела бы собрать необходимое количество, чтобы проникнуть внутрь. И я бы не смогла, потерпев поражение, вернуться к Офелии и попросить ее о помощи. Раз все остальные отказались поддерживать школу, даже нью-йоркский анклав не дал бы мне столько маны, сколько нужно, чтобы вновь открыть вход.
Но это не значило, что все потеряно. Если мана и вера удерживали разные места от окончательного исчезновения в пустоте,
