значит, отдельные фрагменты Шоломанчи продержатся еще несколько лет, а то и десятилетий. Терпение проникнет в один из этих уголков и будет сидеть там до упора, медленно переваривая добычу.
– Я пытаюсь собрать команду, чтобы зайти внутрь самой, – продолжала Офелия. – Это трудно, и на настоящем этапе я уже откровенно предлагаю людям места в анклаве. Поэтому, честно говоря, я не хочу с тобой бороться. Я хочу, чтобы ты сделала именно то, что сама хочешь.
– Почему? – спросила я.
Если бы ей хватило наглости сказать, что это ради Ориона, что она его любит и хочет спасти от мук… Но нет. Офелия слегка склонила голову набок, как ясноглазый хищник, изучающий потенциальную жертву.
– Какая разница? – спросила она, и это значило «Ты хочешь, чтобы я снова соврала?».
У меня перехватило горло. Я действительно хотела услышать, что это ради Ориона.
Я могла бы сказать: «Нет, спасибо, дайте мне то, в чем я нуждаюсь, и я уйду» – просто чтобы унести ноги и не видеть больше перед собой живое напоминание о том, что Орион рос на отравленной почве. Мне хотелось уйти и сделать что-нибудь простое и понятное, например проложить себе путь сквозь орду злыдней и убить самого большого в мире чреворота. Но это было невозможно.
– Разница есть, – сказала я. – Я не хочу, чтоб вы вернули Шоломанчу и выпустили всех тварей обратно в мир, чтобы ваш анклав мог сохранить власть, которую символизирует школа.
Она фыркнула, будто я сказала что-то смешное:
– Власть? Да школа только высасывает ману. Мы вкладываем вдвое больше, чем должны по справедливости, мы покрываем весь дефицит. Но тем не менее это капитальная инфраструктура и единственное долговременное решение, которым мы располагаем. Твой вариант временный. Через шестьдесят лет мы снова вернемся к семидесятипятипроцентной детской смертности, и тогда придется строить новую Шоломанчу. Я не хочу рушить ту, что есть. По крайней мере, мы можем ее поддерживать, пока она нам не понадобится. Я предпочла бы найти способ ею пользоваться, чтобы повторять твой прием регулярно, но, судя по тому, что мы слышали… – она кивнула Хлое, – это не так просто.
– Подождите, – резко сказала Лизель. – Почему так скоро? Мы подсчитали, что пройдет больше ста лет, прежде чем смертность достигнет пятидесяти процентов. Потому-то мы и решили, что оно того стоит – пожертвовать школой…
– Полагаю, когда вы занимались подсчетами, то предположили, что злыдни размножаются с равномерной скоростью, – спокойно произнесла Офелия. – Это не так. Чем больше в мире волшебников – а вы только что спасли целую толпу, – тем больше будет злыдней.
– Почему выживание волшебников означает рост числа злыдней?! – воскликнула я. – Мы же будем убивать тварей!
Она взглянула на меня не то чтобы с сожалением – ей в принципе недоставало жалости, чтобы сымитировать это чувство:
– Производить мы будем больше, чем убивать. Ты думала, это все тайные козни безумных малефицеров или ошибки в экспериментах? Да любая нечестность порождает злыдней. Наверное, ты никогда не пользовалась маной, которую не производила сама. Любое использование малии порождает поколение злыдней. Забыла? Первая страница любого учебника, справочник для новичка, контракт, который ты подписала при поступлении в школу…
Действительно, я забыла, потому что никто никогда не обращал на это внимания. В школе не пользовались малией главным образом потому, что было мало возможностей ее раздобыть. Вне школы почти все жульничают хотя бы по мелочи – крадут жизненную силу у насекомых, иссушают кустик или клочок травы, даже не сознавая вред, который причиняют. Мама мне этого не позволяла – но большинство родителей и сами этим не брезгуют.
Офелия кивнула:
– Когда кому-то нужно чуть больше маны, чем у него есть, и он где-то ее крадет. Вроде бы ничего серьезного, но в итоге возникает негативный поток. Когда он становится достаточно большим, рядом появляется злыдень. Это не секрет. И все равно люди не могут удержаться, – она пафосно воздела руки к небесам.
– Вы шутите? – спросила я в порыве ярости: Офелия упрекала других, в том числе детей, которые в отчаянии наскребали крохи малии!
Офелия помедлила:
– Как ты думаешь, почему я это сделала?
– Сделали что? – прорычала я. – Стали малефицером? Наверное, потому, что хотели занять место Госпожи. По-вашему, вы лучше какого-нибудь несчастного ребенка, который слегка жульничает, чтобы дотянуть до совершеннолетия?
Краем глаза я заметила, что Хлоя непроизвольно отодвинулась – она испугалась еще до того, как я открыто обвинила самую могущественную волшебницу анклава в том, что она настоящая злая ведьма. У Аадхьи был мрачный вид. Лизель ненавязчиво оттеснила обеих в дальний конец комнаты, ближе к Балтазару, вероятно предположив, что, если дойдет до швыряния заклинаний, лучше не стоять на линии огня.
Сам Балтазар, очевидно, ничуть не удивился – он просто смотрел на нас обеих (главным образом на меня) с печалью и тревогой: увы, я заметила, что его жена чудовище, страшно жаль, что я так огорчилась.
– Знаешь, Эль, я готова предположить, что у половины злыдней на свете не наберется маны, которую честно собирает последний школьник, – сказала Офелия тоном взрослого, который устал от глупой детской истерики. – Кто-то заставил другого сделать за него домашнее задание или украл немножко маны у лучшего друга, который заснул за столом в библиотеке… даже если потом они все передали ману тебе, для мироздания нет никакой разницы. Разница есть только для тебя.
Это был прекрасно рассчитанный удар. Разумеется, Офелия говорила правду, и я это знала, и все ответы были неправильными: я не знала наверняка, я сама не прикасалась к малии, я сделала что-то хорошее, чтобы оправдать ее использование, лучше бы она на себя посмотрела… Офелия безрадостно улыбнулась, и в комнате словно похолодало.
– Я делала это не ради власти. Я из Нью-Йорка. Здесь повсюду мана. Все, с кем я работаю в лаборатории, добровольно позволяют мне брать у себя ману и получают в уплату вдвое больше.
Я в ужасе смотрела на нее, живо представляя себе кучку бедных отчаявшихся неудачников, которые разрешают малефицеру себя осушать, искренне надеясь, что именно сегодня Офелия не переступит черту и не высосет их досуха.
– Значит, вы намеренно отвергли аниму? Слишком неудобно? Упреки совести мешают?
– Анима и совесть не имеют друг к другу никакого отношения, – заявила она, и я ей не поверила. – У малефицера, который сознательно начинает убивать людей, совести нет в принципе. Но маги-психопаты, вместе взятые, – это еще не проблема. Проблема в том, что мошенничают все. И злыдней становится больше, и наши дети гибнут, и все продолжают мошенничать, потому что это как бы несвязанные вещи. Можно прожить всю жизнь, ни разу не сжульничав –
