Но даже больше чем обилие добычи, голову шёрёвернам дурманила мысль о том, как та им досталась. На весь манскап у них было пара ссадин да один порез ножом. Сподобился-таки один верткий ругий пырнуть Ёрна в ягодицу. Да в иной пьяной драке можно больше повредиться! А полоняне?! Где это видано, чтобы на без малого три сотни пленников только пятеро были ранены, да и те легко. Тех из невольников, что были оглоушены Каменным Кулаком, ранеными никто не считал: отлежаться денек и будут готовы выйти в поле, работать на хозяина. Словом, покуда мозги викингов не раскисли от хмеля, их преследовал морок, точно кто-то взял и преподнес им город на блюде.
Сын Альферта тем временем нашел свою Броню в неприкосновенности. Свадебный наряд, что висел в ее узилище, влюбленные хотели порвать на лоскутья, но домовитость взяла верх, и они забрали его с собой: будет чем в новом доме пыль вытирать.
Да и остальные Волиняне ходили довольные, как молодые петухи в курятнике. Супостаты-ругии получили по заслугам и даже больше. И почему это старейшинам Винеты в голову раньше не пришло вот так же захватить этот гнусный городишко и покончить с ругийскими кознями? Ну, да, это было в прошлом, когда турпилинги и хижане про меж друг друга усобились, а теперь они над всем Щецинским заливом верховодить будут. Вон, они какая сила. Надо было видеть, с каким рвением приятели Рудгера и его будущие сродники помогали викингам вязать поверженных врагов. Только что не плевали они в глаза Хохендорфским старшинам.
В подтверждение того, что они, как и говорил Варглоб, не зарятся на долю в добыче Хрольфа, Винетские парни хотели отплыть домой на ругийских лодках сразу после того, как город был повержен. Но Хрольф, шалея от щедрости, настоял, чтобы его «союзники» взяли себе хоть что-нибудь. Все равно Гром не смог бы свезти даже десятой доли захваченного в Хохендорфе.
Волькше ничего не снилось. Только чудовищная тишина сдавливала тело, точно он погрузился на морское дно или был засыпан двухаршинной кучей песка.
Когда сквозь толщу сна к нему начали возвращаться звуки, был уже вечер. Годинович проспал весь день и не видел, как, опьянев от жадности и пива, варяги выволакивали из домов и сваливали в огромную кучу все ценное, как жестоко брали силой приглянувшихся женщин, как безжалостно прикончили пятерых ругиев, посмевших вопить от гнева, когда победители тешились с их женами. Пребывая в немочи, Волькша не лицезрел безобразный грабеж, который последовал за Победой, которую он выбил у Стречи собственными кулаками.
Когда он наконец открыл глаза, город был уже тих и пуст, как осенний лес. Жителей Хохендорфа загнали в несколько домов, заколотив жердями двери и окна. Пленники уже устали голосить и лишь едва слышно причитали. Их пожитки свалили посередине городца в ожидании дележа. На главной улице горели костры, на которых жарилось сразу три свиньи. И только собаки рыскали по городцу в поисках объедков со стола шёрёвернов.
Появление Варглоба на улицах Хохендорфа было встречено пьяными здравицами:
– Пусть живет сто лет, Каменный Кулак!
– Пусть Победа бежит за тобой, как верный пес!
– Каменный Кулак, ты – Великий Воин! Ты наш Трувор! Сам Тор хотел бы сидеть с тобой за одним столом!
Сразу несколько рук протягивало ему кружки с пивом, ломти хлеба и кольца колбасы. Жадность, с которой Волькша накинулся на еду, привела изрядно захмелевшей русь в поросячий восторг. Темная ячменная брага непривычно горчила, но вкус упругой, пахнущей дымом и душистыми травами мясной кишки был дивно хорош и примирял со странным вкусом пива.
Волькша не выпил и кружки, как в голове у него зашумело, земля под ногами стала неровной и начала прогибаться в самых неожиданных местах. Сердце наполнилось весельем и чем-то похожим на счастье.
Тут как раз подоспела свинина. Откуда-то прикатили бочонок с красным вином. И вскоре весь манскап Хрольфа ползал на четвереньках, поучая собак учтивости.
– Йахо! – вдруг завопил один из гребцов: – Наш Каменный Кулак сегодня не вкусил женщины! Победитель не может оставлять победное семя в мошонке, или оно загниет и лишит его мужской силы!
– Йахо! – подхватили другие: – Пусть выберет лучшую и отдаст ей горячую живицу!
Волькша поискал глазами Ольгерда. Все плыло у Годиновича перед взором, но Рыжего Люта он все же углядел. Тот спал прямо на земле, сжимая недоеденную свиную ногу в одной руке и недопитую кружку браги в другой.
– Вставай, вставай! – услышал Волкан у себя над головой.
Варяги поднимал его с бревна, на котором он сидел и куда-то повели. Кто-то запалил факел. У Волькши зачесался нос. Он хотел дотянуться до него рукой, но шёрёверны держали его на совесть.
– Ты чего рыпаешься, Кнутнев? – спросил его один из провожатых: – Наш победитель должен получить свою женщину, и он ее получит. Йахоо!
Голова Волькши моталась, как у тряпичного болванчика. Мысли никак не могли зацепиться одна за другую и разъяснить ему, зачем его куда-то ведут, если победитель должен получить свою женщину. Он то тут причем? Ответа на этот вопрос Варгу никто не дал.
Волкана подвели к одному из домов, с пьяной руганью отодрали жерди, которыми была заколочена дверь, и внесли его внутрь.
– Выбирай!
Из темноты на него смотрело несколько десятков женских лиц. Заплаканных. Перепуганных. Мрачных. Отчаявшихся.
– Выбирай же! – настаивали варяги.
Волькша икнул и пошатнулся. Ему хотелось убежать. Хмель стремительно выветривался из его головы. Горящие ненавистью или потушенные отчаянием женские глаза будили в нем стыд, а не желание.
– Варг! Если ты этого не сделаешь, если не отдашь семя, перекипевшее в тебе во время битвы, то Удача отвернется от тебя! – увещевали его варяги: – Ты должен выбрать!
Горький комок подкатился к горлу из глубины утробы. Волькша вырвался из рук свеев и бросился на улицу. Пиво, вино, мясо и все прочее, съеденное за вечер, хлынуло из его глотки пенным потоком. Это было так мучительно, что Волкан упал на четвереньки и застонал. Почти завыл.
– Уж не вервольф[152] ли наш Кулак?! – заржали варяги, спеша к страдальцу с кружками пива и кусками свинины.
– Запей и заешь! – требовали они.
Волкан был уверен, что даже маленький глоток браги вызовет новый приступ рвоты, но этого не случилось. После трех глотков тошнота прошла, точно волхв отшептал. И развеселый Квасура[153] вновь заплясал у венеда в голове.
Волькша закрыл глаза, и сон утащил его на самое дно хмельного омута. Ему грезилась Кайя. Он так обрадовался, увидев ее, что не сдержался, обнял и неумело ткнулся губами в щеку. Девушка улыбнулась ему и поманила за собой. Волькша послушно пошел за ней, думая только о том, как бы от внезапного счастья не взлететь над землей. Они пришли в какие-то большие хоромы, так непохожие на дом на деревьях. И Кайя положила его на полати, после чего сделала то, о чем Волькша запрещал себе даже думать. Девушка быстро разделась и возлегла рядом ним. Волькшу наполнило напряжение, почти такое же, как на вершине священной горы Хогланда. Его бросало то в жар, то в холод, но Кайя была заботлива и нежна. Она раздела Годиновича, а затем поступила точь-в-точь как шаманка с ведуном, чья Ярилова палица осталась воздетой к небу, в то время, как сам он пребывал в беспамятстве. Но долгой утехи не получилось. Едва оказавшись в девичьем лоне, факел Волькши вспыхнул и, разбросав вокруг огненные искры, погас. Однако Кайя была настойчива: еще несколько раз она извлекала Волкана из омута беспамятства, возжигая жар его чресл. Наконец, устала и она. Но даже улетев в дальние дали сна Волькша продолжал изнемогать от запаха молока, который источала Кайя, и все тянул, тянул губы к ее груди…
