— И, ведомо, брешут. Ажета говорила…
— Брешут?! Или он от лавки не скаженный?! А как Решку Побреха в родном дворе заблудил? А у Ланки Данеченки корову спортил?! А кузню по брёвнышку размело?! Альша, ты глянь, ведро-то чародейством держит, гидник!
Шелис действительно предпочёл не возиться и поднять ведёрко телекинезом.
— А боженьки, а схуднел-то как, — всплеснула руками жалостливая Альша.
— Ишь, эфинское отродье…
Так… всё необходимое я узнал, а слушать полное жизнеописание «отродья», издание сто седьмое дополненное, с комментариями, не собирался. Развев отвода, и можно идти выяснять детали.
— Шелис, я тут расспросил местных, и узнал, что ты к ним относишься…
— Раньше относился. Условно.
— …и мать у тебя здесь живёт…
— Не здесь, а в Жабинке, — хмуро ответил Шелис.
Название не вдохновляло, но…
— А что ж ты мне корзину плёл — сирота, мол, родителей не помню?
— Не вам, а вообще. Чтобы в школу взяли.
— Тебя и так бы взяли, — заметил я, — Ладно… думаю, мать тебе обрадуется.
— Нет. Я к ней не поеду.
— Поедем, Умник.
— Зачем?!
— У тебя до сих пор кашель, тебе надо хотя бы две-три ночи провести в тепле, иначе, к Стреленску заболеешь всерьёз. А раз есть возможность пожить в доме, хотя бы и крестьянском, надо пользоваться.
— Но учитель!!!
— Шелис, едем. Хотя, подожди…
На всякий случай я спросил дорогу у проходившего мимо парня с охотничьим луком на плече. С практиканта сейчас станется что-нибудь перепутать, а потом сказать, что раньше так и было…
Тропа на Жабинку кружила и петляла, словно пьяный ветер в сиреневую ночь. Меня предупредили, что прямой путь — пять вёрст лесом, а удобный — одиннадцать дорогой, но лесом я на сегодня был сыт по горло.
Первую треть дороги Шелис глядел на меня с немым укором.
Потом стал ныть — и к началу учебного года не успеем, и практику ему не зачтут, и с матерью он не ладил, и почти не кашляет, и вообще.
Потом вдруг замолчал. Я оглянулся — Шелис опустил голову и уставился на край седла. Лицо практиканта ничего не выражало.
Чего-то я не понял. Что-то определённо было не так, но что? Тень странного прыгала на задворках сознания, дразнила, но выходить наверх не желала.
У обочины был вкопан столб. На столбе висела дощатая табличка, удивительно ровная и гладкая. На табличке каллиграфическими рунами было написано «Жабинка», рунная надпись дублировалась аккуратными иероглифами «жаба» и «деревня», ниже стояло «1 км», рядом — сразившее наповал «0,80 врст». Впечатление несколько портили пять глубоких параллельных царапин в левом нижнем углу.
Что-то определённо было не так.
Тропа вильнула в последний раз, деревья расступились, и перед нами возникла длинная улица. Первые же два дома создали у меня подозрение, что вместо человеческой деревни мы заехали в шерскую куоллу. Дом справа сверкал насыщенной синевой вечернего неба из-за зелёного плетня. Дом слева обходился без плетня, был оштукатурен и выкрашен в бледно-жёлтый (не считая салатовых ставень). Присмотревшись к окнам жёлтого дома, я несколько успокоился: стёкол нет, значит, не шеры.
Я тронул поводья. Рысёнок неспешно дошёл до угла жёлтого дома и остановился. За углом оказалась пристройка, а в ней дверь. Справа от двери к стене прислонялась лестница, на лестнице спиной ко мне стояла рыжеволосая девушка в мужской одежде. Над дверью красовалась вывеска — знакомые каллиграфические иероглифы, «Чёрная рябина, корчма». По обе стороны от вывески приколочены две узкие полки…
А на полках выстроились в ряд головы. Идеальная сохранность, словно с утра отпилили. Большие и маленькие, мохнатые, чешуйчатые и голые, с рогами, с клыками и без. Под каждой головой висела табличка с литенским и простонародным названиями нечисти, у коей был изъят сей важный орган. Разнообразие подавляло, повергало в восторг, изумление и оцепенение. Передо мной красовалось содержимое абиологической энциклопедии средней руки.
Девушка на лестнице полировала тряпочкой одну из голов. Буро-зелёную, чешуйчатую, клыкастую. Темняк-трупоед, тварь преядовитая, достаточно коснуться зубов, и…
Рука неизвестной скользнула к пасти. Времени на размышления не было, резким жестом я вызвал «вихрепилу». Хрустнуло дерево, на землю со стуком упали обломки лестницы. Незнакомка приземлилась беззвучно-профессионально, в полёте успев развернуться и принять боевую стойку: меч (откуда?!) в левой руке, «зеркало» в правой.
— С ума сошёл, некромант? — деловито осведомилась она.
— Я… рефлекторно, — растерянно ответил я, — Темняк же… ядовитый.
— У меня всё обезврежено, — уже вполне мирно сказала Лека, — Прошу прощения за фамильярность, господин некромант. Я тоже… рефлекторно.
— Может, перейдём на «ты»?
— По какому поводу ты сюда приехал?
Я спешился.
— Возвращался в Стреленск из Рунсона, случайно завернул… Не знал, что ты здесь живёшь, — Лека с задумчивым видом смотрела мне за спину. Удостоверившись, что там всего лишь Шелис, я добавил, — А это мой практикант.
Лека прищурилась:
— У тебя же другие были.
— К счастью, действительно «были». Пришлось взять ещё одного. Очень славный парнишка, к хулиганству не склонен, за деревню можно не беспокоиться. Кстати, у него…
— Ты что, бездельник, в некроманты подался?
— Нет!!! Магистр, скажите, что я не некромант! Пожалуйста!
— Он не некромант, — послушно сказал я, — Стихийник, полный маг. Стечение обстоятельств… я тебе потом расскажу, — тут меня осенило, — Слушай, ты ведь хорошо разбираешься в травах. У мальчика была навеянная лихорадка, и до сих пор кашель, сумеешь снять?
— Конечно… Так, некромант. Мой дом в конце деревни по этой стороне, он подписан — узнаешь. Но учти, конюшни у меня нет. И кто-то должен заплатить Янусю за сломанную лестницу, — Лека ткнула пальцем в дверь корчмы, — А раз сломал ты, ты и плати. Шелис, идём, я тебе синевики заварю. Неужели восьмая степень?!
Я же его не представлял! Так… кажется, таинственный «учитель», якобы съеденный краснозубом, жив и по сей день. Это (в отличие от здравствующей крестьянки-матери) действительно стоит скрывать: вёска за сбор[19], в Школу досрочно не приняли бы.
Корчмаря Януся, похоже, совсем недавно называли Янеком. По виду он и сейчас был Янеком: молодой парень едва ли за двадцать. За разговором он наблюдал из окна, так что, объясняться не пришлось (и то хорошо — не представляю, как бы я объяснялся…). Монета в полсбора примирила Януся с утратой лестницы, а ещё за вёску он согласился на недельку приютить Лиса с Рысёнком.
