— Да. В школе рассказывали, что какой-то безалаберный восьмикурсник без подручных средств вызвал дух посреди храмовой площади и виртуозно применил «белый ирис», чтобы напустить на людей злобное привидение. А первый учитель говорил, будто один некромант решил объяснить людям, какая сволочь этот благородный Велеслав, и заодно предотвратить повышение некроактивности и возникновение злобной нежити. Но не придумал ничего умнее, чем вытащить дух с того света, — ох, и невинные же глаза были у Шелиса! Чувствую, он прекрасно знает, кто этот «один некромант», — Что именно было идиотским, учитель?
Вроде бы я где-то видел эту ехидную улыбку, но где именно — вспомнить не мог.
— Как видишь, в любой системе ценностей дуростью кажется что-то одно, — я постарался выглядеть невозмутимым. Ухмылка стала ещё ехиднее, — На самом деле, идиотской была цель.
Улыбка исчезла.
— Тогда я усвоил, что многих людей не интересуют первопричины, объяснения и законы мироустройства, и что людям частенько плевать на возможные последствия. Четыре года спустя они стали бы пропадать средь бела дня, и жалобы полетели бы в Совет, Легион, Ветку, Трилистник, городскую стражу и все рыцарские ордена, какие найдутся поблизости… но предотвращение будущих бед сегодня им не нужно.
Ещё я усвоил, что 1) некоторые суеверия полезны, 2) с толпой не поспоришь, 3) левитация плохо совмещается с экзорцизмом, 4) после петли шея долго болит и 5) пункт 2 не относится к архимагам-телепатам.
Шел внимательно меня выслушал, сделал неозвученный вывод (надеюсь, не «Учитель идиот»), и внятно объяснил, что никакой он не Шел. А Шелис, можно Шейэллтис[18], если я не могу выговорить «Шелис» — то Леслав, если «Леслав» слишком длинно — то Лес. Но не Шел, не Лис, ни в коем случае не Леська, а за Лешека можно и мухоморами кашу приправить.
Я вслух подумал, что при таком имени никаких прозвищ не нужно. Умник возразил: «приличных» старорунсонских имён, считая и мужские, и женские, наберётся дюжины полторы — называть ребёнка «Кровавым Мстителем» в наше время никто не будет. «А там сейчас у знати мода. Возможны совпадения.»
Оказывается, Умник был на четверть рунсонцем по матери. Может, потому на него не действовало проклятие? В самом проклятии я больше не сомневался: вывод о дипломатических проблемах пришлось с боем вырывать у подсознания, и страна казалась запредельно далёкой, этаким Надоблачным Градом, где все ходят на руках.
Тропа резко свернула влево. Клубок несколько раз подпрыгнул на месте и остановился. За пять дней он уменьшился до размеров человеческого глаза, а лохматостью стал напоминать симанскую кошку. Похоже, всё.
Я перебрал пальцами, и жёлтый шарик исчез.
— Вышел предел дальности. Пора искать деревню…
— Не стоит, учитель. Я эти места знаю. Если сейчас ехать налево — там Сивцовка и Череповецкое болото. От слова «череп». Нам надо прямо, пару километров через лес, потом дорога будет, потом по тропе налево до мор-камня, потом от камня направо, а потом ещё одна дорога на Синяки, а от Синяков на Резинец, а оттуда до Чернобельска дорогу спросить можно. Она петляет немного, но постоянная, и ездят по ней часто.
— А ближайшая деревня где?
— Сивцовка, что ли? Учитель, вы так соскучились по работе?
— С тобой соскучишься! Она что, вымерла?
— Была в процессе.
— У нас крупа кончается, хорошо бы купить. Знаешь подходящую деревню?
— Ворлики вот за этим лесочком. Большое село, окружной центр. Правда, здесь… ну, условно всё. Старосты округи нет, мага нет, врача нет, за налогами раз в год приезжают, да и те по «каменной» сумме. Но там иногда бывает ярмарка, корчма настоящая и ремесленники есть.
Как я люблю ездить через лес напрямую!
Село Ворлики, отмеченное косой доской на гнилом столбе, и вправду было велико по меркам Дикого Удела — дворов сорок. Со средины главной улицы обнаружилась мостовая. Не хватало только пары башенок над хлевом старосты, чтобы почувствовать себя как дома.
На крышке колодезного сруба изобразили «гнутый» крест. Странно, вроде бы, никто не топился. Шелис остался проверять воду на предмет опасных бактерий и (если таковых не окажется) поить коней. От колодца до корчмы было метров пятьдесят, и лучше бы я их пролетел.
Корчма тоже порадовала. Разбирать закорючки на вывеске (то ли иероглифы, то ли бессмысленные линии, обманка для невежд) я поленился — пусть остаётся безымянной. Внутри темно, грязно, и со всех балок свисают веники — прошу прощения, обереги, перевитые «ведьмиными поясами». Не знаю, какой травой было при жизни это сено, и от кого оно должно защитить. Суеверия живучи. Нечисть — тоже: с одной из связок на меня уставилась хитрая мордочка плута вислоухого, или shes lakira. К счастью, я не собирался здесь обедать, а гречневая крупа и корни аира обеззараживаются при варке.
— Никак, Шелис Виренкин!
Я замер, привлечённый знакомым именем.
Две женщины. По одежде — деревенские. Возраст эфин разберёшь — в деревнях старятся слишком быстро, а в Диком Уделе медицина неразвита даже по сельским меркам.
Неужели она говорит о моём ученике? «Шелис Виренкин» звучит не по-деревенски, и смотрит она как раз на мальчишку у колодца…
— Да не! Шелис моего Виньки года на два старше будет…
Первая собеседница презрительно фыркнула:
— Кто ж у колдуна годы разберёт? — заявила она, — Когда им эфин расти не даёт? Ты на лицо глянь, точно он!
— И мало ли, кто на кого похож, — не сдавалась вторая спорщица, — Взять, хотя бы…
— Простите, я слышал, что годы нельзя узнать у взрослых колдунов, а дети растут как обычные люди, — разговор меня заинтересовал, но не настолько, чтобы выслушивать описание внешности всех обитателей округи, включая разумную нечисть. Лёгкий отвод внимания, чтобы не задумывались, с кем откровенничают…
— Пока ворожить не начали, мо, и растут, а там — как эфин положит. А Шелис от лавки, скоко помню, колдун!
— Мальчик не похож на здешнего, — я не лукавил. Светловолосых вокруг что-то не попадалось.
Реплика угодила в цель. Видно, женщина была из породы деревенских сплетниц — начав болтать, не остановится, пока не озвучит биографию жертвы, полную родословную до шестого колена и хронику за сто лет в придачу.
— Ведомо, не похож! Мать у него пришлая, Вирена-то. Вдова, один сынок был, Шелис вон этот, да взял, и утёк. Гидник эфинский. Она всё убивалась, люди говорят — в ногах молила, чтоб остался, а ему что — колдун, ветер вместо сердца…
— И, ведомо, брешут. Ажета говорила…
