Пиппин глянул в западное окно и увидел далеко внизу разливанное море тумана. Лес пропал, словно его и не бывало. Казалось, прямо от порога начинается уходящая вдаль покатая крыша седых облаков. Среди клубов густого белого пара выделялась темная полоса, где сплошной покров тумана разрывался на перья и белые лоскуты: то была долина Вьюна. Слева по склону холма сбегал, пропадая в непроницаемой белой пелене, маленький ручеек. Окно выходило в сад, обнесенный ровно подстриженной живой изгородью, сплошь увешанной серебряными паутинками, а за изгородью серела трава, бледная от росы. И ни одной ивы!
– Доброе утро, веселые друзья! — воскликнул Том, широко распахивая западное окно. В комнату ворвался прохладный воздух. Запахло дождем.
– Солнце сегодня лица не покажет. Том много думал. Он с утра на ногах — прыгал по вершинам, дышал дождем и ветром, прислушивался к погоде, мял мокрую мураву, смотрел на небо, разбудил Златовику песней под окошком, но хоббитов до времени будить бесполезно. Ночью просыпаются, с боку на бок вертятся, а как встанет утро — спят, как заколдованные! Просыпайтесь–ка, друзья! Ринг–а–динг–дилло! Все ночные страхи — прочь! Ринг–а–дилл, засони! Кто поднимется быстрей, тот получит завтрак. А копуши — не взыщите — травку да водицу!
Незачем говорить, что хоббиты, хотя и не приняли угрозы Тома всерьез, мигом оделись и мигом уселись за стол — зато вставать уже не торопились и поднялись со стульев, только когда тарелки со снедью порядком опустели. Ни Тома, ни Златовики с ними на этот раз не было, но хоббиты слышали, как Том звенит и брякает посудой на кухне, как одним духом взлетает и скатывается вниз по лестницам. Пение его слышалось постоянно — то дома, то во дворе. Столовая Бомбадила смотрела на запад, на затянутую туманом долину, и окно было широко распахнуто. С тростниковой крыши капало. Прежде чем гости успели покончить с завтраком, облака слились в одну сплошную, без единого просвета кровлю, и с неба отвесно полились тихие серые струи дождя, ровного, сильного, зарядившего надолго. Вскоре непроницаемая стена воды окончательно скрыла из вида Старый Лес.
Сидя за столом и глядя в окно, хоббиты услышали, что в шум дождя, словно падая из туч вместе с ливневыми потоками, вплетается песня Златовики, доносящаяся откуда–то сверху. Они почти не разбирали слов, но и без слов понятно было, что это — песня дождя, желанная и долгожданная, как влага сухим холмам, песня о реке, что рождается из горных ключей и бежит вниз — к далекому Морю. Хоббиты заслушались, и Фродо повеселел, благословляя милосердную погоду за отсрочку. Мысль о том, что надо трогаться в путь, с самого пробуждения тяжело давила ему на сердце, но теперь он понял, что сегодня они уже никуда не поедут.
В поднебесье дул восточный ветер. Тучи погуще и потяжелее сгрудились над Курганами, чтобы пролиться на их голые вершины свинцовым дождем. Все вокруг затянула серая пелена. Фродо стоял возле открытой двери и смотрел, как белая меловая дорожка превращается в молочный ручеек, и ручеек этот, клокоча, бежит в долину. Из–за угла рысцой выкатился Том Бомбадил, размахивая руками над головой, словно разгоняя дождь, — и действительно, когда он перепрыгнул через порог, оказалось, что одежда на нем, кроме башмаков, совершенно сухая. Башмаки Том снял и поставил к камину, в уголок. Наконец, поудобнее усевшись в самое большое кресло, он подозвал хоббитов к себе.
– Сегодня у Златовики стирка, — сказал он, — стирка и большая осенняя уборка. Для хоббитов сыровато! Пусть отдыхают, пока можно! Нынче время для беседы, для вопросов и ответов — не сейчас, так когда же? Том начинает! Слушайте!
И он повел долгий, удивительный рассказ, иногда забывая о слушателях и обращаясь к одному себе, иногда вдруг пристально взглядывая на гостей ярко–синими глазами из–под густых бровей. Иногда он переходил на песню и, оставив кресло, принимался кружиться в танце. Том поведал хоббитам множество историй — о пчелах и цветах, о жизни и обычаях деревьев, о чудны́х обитателях Леса, о злых тварях и добрых, о друзьях и врагах, о жестоких созданиях и созданиях милосердных, о тайнах, скрытых в колючих зарослях куманики.
Слушая, хоббиты начинали мало–помалу понимать Лес и его жителей. Отрешившись от привычного взгляда на мир, они прониклись неуютным ощущением собственной неуместности — ведь их никто не звал сюда, и все, кроме них, были здесь у себя дома. В рассказах Тома то и дело мелькала Старая Ива, и Фродо узнал о ней все, что хотел знать, даже, пожалуй, больше, потому что все это было похоже скорее на чересчур страшную сказку, чем на правду. Слова Тома помогли хоббитам заглянуть в сердца деревьев и их помыслы, зачастую темные и непостижимые, полные ненависти ко всему, что свободно ходит по земле, что грызет, ломает, рубит и жжет — ко всем убийцам и захватчикам. Этот Лес недаром носил прозвище Старого. Он и в самом деле был стар, этот последний сохранившийся уголок бескрайних лесов древности, о которых ныне совсем забыли. Здесь доживали свой век, старясь не быстрее холмов, праотцы праотцев теперешних деревьев, помнящие времена, когда они были единственными и единодержавными властителями Средьземелья. Бесчисленные годы, пролетевшие над ними, исполнили их гордыни; глубоко пустили корни их мудрость и злоба. Но во всем Лесу не сыскать было дерева опаснее Старой Ивы. Сердце ее прогнило, хотя ветви оставались по–весеннему зелеными. Хитра и коварна была Великая Ива. Даже ветрами она повелевала, а песни ее и мысли царствовали по всему Лесу, по обе стороны реки. Серый, вечно алчущий дух Ивы черпал силу из земли, расползаясь вширь и вглубь, словно крепкое корневище с тончайшими отростками, раскидывая в воздухе невидимые ветвистые пальцы, пока Ива не покорила почти все деревья Леса, от Заслона до самых Курганов…
Тут Том внезапно забыл о Лесе, и рассказ его, подпрыгивая, отправился вверх по течению молодой реки, мимо бурлящих порогов, по камушкам, по стершимся валунам, петляя среди малых цветов, скрытых густой травой, среди влажных промоин, — и наконец выбрался к Курганам. Хоббиты услышали повесть о Великих Могилах, о зеленых насыпях над ними, о каменных коронах, венчающих полые холмы. Блеяли стада овец. Вставали зеленые насыпи и белые стены. На вершинах созидались дозорные башни. Сражались плечом к плечу короли малых королевств, и юное Солнце огнем горело на красных клинках молодых, охочих до битвы мечей. И была победа, и было поражение; башни падали, крепости гибли в пламени пожаров, и огонь восходил до самых небес. В усыпальницы мертвых королей и королев сыпалось золото, каменные двери затворялись, и надо всем этим вырастала трава. И вновь овцы паслись на холмах, пощипывая могильную травку; но вскоре склоны вновь опустели. Издалека, из темных, зловещих стран явилась, потревожив кости усопших, мрачная тень. В пустотах усыпальниц поднялись Навьи[128]. Звенели кольца на холодных пальцах, и бряцали золотые цепи на ветру, и каменные короны на холмах в лунном свете напоминали неровный оскал.
Хоббитам стало не по себе. В Заселье ходили слухи о Навьях из Курганов, что за Старым Лесом. Но легенды эти не принадлежали к числу излюбленных хоббичьих баек, и засельчане избегали рассказывать об этих таинственных призраках, даже уютно расположившись у собственного камина. Все четверо внезапно вспомнили то, о чем, радуясь радостью этого гостеприимного дома, забыли начисто: ведь обитель Бомбадила приютилась прямо на границе страшных Курганов! Друзья потеряли нить рассказа и заерзали, беспокойно поглядывая друг на дружку.
Когда они прислушались снова, Том уже покинул Курганы ради неведомых земель, о которых хоббиты и слыхом не слыхивали, ради давних, давних времен, когда мир был больше, чем теперь, когда волны Моря катились от Запада к Востоку прямым путем[129] и били в западный берег Средьземелья; все дальше, дальше уходил Том, и с песней вступил он под древние звезды, светившие эльфийским владыкам[130], пока не проснулись остальные народы… Здесь он внезапно умолк и качнулся вперед, словно засыпая. Хоббиты сидели перед ним как околдованные; чудилось, что от волшебной песни Тома стих ветер, растаяли облака, день исчез бесследно — и осталось лишь небо, усыпанное яркими звездами.
Утро теперь или вечер, Фродо не знал. Не знал он и того, день минул или много дней. Ни голода, ни усталости больше не было — только безграничный восторг и изумление. В окна светили звезды, и дом со всех сторон окружало безмолвие небес. Наконец изумление и страх Фродо прорвались вопросом:
– Кто ты, о Хозяин?
– А? Что? — встрепенулся Том, выпрямляясь. Глаза его в полутьме заблестели. — Разве ты еще не слышал моего имени? Вот тебе и весь ответ! И другого нету! Скажи мне лучше, кто ты таков — одинокий, безымянный, сам по себе? Ты молод, а я стар. Я — Старейший. Запомните, друзья мои: Том был здесь прежде, чем потекла вода и выросли деревья. Том помнит первую каплю дождя и первый желудь. Он протоптал в этом лесу первую тропу задолго до того, как пришел Большой Народ, и он видел, как перебрались сюда первые поселенцы Народа Маленького. Он был здесь до Королей и до их усыпальниц, раньше Навий. Том был здесь, когда эльфы потянулись один за другим на запад, он помнит время, когда еще не закруглились море и небо. Он знал Звездную Первотьму, еще не омраченную страхом, он помнит время, когда еще не явился в мир из Внешней Тьмы Черный Властелин.
