Простор и тишина. Дом.
Оэлун стёр с лица кровь, невольно замерев от нахлынувших воспоминаний. А затем повернулся к недовольному брату, вертевшему в руках тяжёлую чёрную жемчужину.
— Брось, Юнсан. Ты теперь лун-ван. Неужели не рад? — Оэлун подмигнул брату и положил окровавленные пальцы ему на плечо.
— Опять ты шутишь. Нет ничего хорошего в том, что отец умер.
— Ну, он был довольно тщеславен…
— Оэлун!
— Что? — Оэлун пожал плечами. — Ты будешь лучше. И корона тебе к лицу.
— В Бездну её… — Юнсан проглотил чёрную жемчужину, оставшуюся после смерти отца, и поморщился.
— А обет лун-вана всё тот же? — в голосе Оэлуна прорезалось любопытство. — Уже чувствуешь что-нибудь?
— Думаешь, это так смешно? Может, свою жемчужину мне тоже отдашь?
— Обойдёшься. А сейчас? — Оэлун теперь шёл задом наперёд, внимательно разглядывая измученное лицо брата.
Слишком много эмоций. Ох, если бы он мог помочь и избавить от них Юнсана, тому было бы гораздо легче... Это его проблема. Это его погубит, похоронит под грузом ответственности. Оэлун никак не мог понять, когда же это началось, — или его брат от рождения желал заковать себя в цепи? Взвалить на свои плечи весь мир, всех защитить,, принести себя в жертву, но добиться мнимой и кратковременной справедливости.
Любовь к людям обременяла брата. Отец людей не любил. Большинство дэви относились к ним, как к милым, пусть и неразумным детишкам,, и Оэлун не был исключением, но Юнсан... Оэлун так и не придумал, что же с этим делать, но всё равно беспокоился, и это, возможно, было самым ярким чувством, которое он испытывал.
Они продолжали идти по пустому тронному залу. Каждый шаг Оэлуна оставлял за собой кровавый след, но Юнсан этого будто не замечал.
— Второй головы у меня точно не появится, Оэ.
— А было бы занятно. Представь себе: съел жемчужину другого дракона — и заполучил его голову. А потом ещё одну.. И какая бы отвечала за что, ты не задумывался? Если их две, то кому достанется здравый рассудок, а кому…
— Оэлун?
— Так какова она на вкус, отцовская сила?
— Твоя рука, Оэлун.
— Ну скажи! Тебе больно?
— Оэ, у тебя кровь.
Оэлун покосился вниз и обнаружил, что рука, в которую Заан влил кровь, стала совершенно чёрной. Выругавшись, Оэлун задрал рукав, и из раны хлынуло что-то тёмное, вязкое, обжигающее. Каждая капля, падая на пол, разъедала мрамор, обращая его в ихорозное месиво, расползаясь от Оэлуна по стенам, оплетая Юнсана, который молча смотрел на брата.
— Ты совершил самоубийство, Оэлун.
— Юнсан!
Оэлун рванулся, чтобы схватить брата за рукав, но поймал лишь воздух. Чёрный ихор поглотил Небесный дворец, и Оэлуну пришлось двигаться в темноте наощупь, безрезультатно пытаясь вспомнить, как выглядит дом, в надежде, что это поможет вернуться. Или найти брата.
«Посмотри, как было прекрасно небо, Оэлун».
***
Он сидел на утёсе, свесив ноги. Чёрный ихор капал с его пальцев. Оэлун так задумался о том, что произошло, что не сразу заметил серебристого дракона, летевшего в его сторону. Рухнув рядом, тот обернулся разъярённым братом.
— Как ты мог, Оэ?
Оэлун взглянул на его лицо с усталой насмешкой. Накал чувств ему определённо вредит.
— И я тебя рад видеть, Юнсан.
— Не заговаривай меня. Совет приговорил тебя к изгнанию, Оэ! Я видел, что ты не смог вернуться к Небесным дворцам.
— И лун-ван ничего не может с этим сделать, разве не занятно? — Оэлуна это не беспокоило, он даже улыбался. — В этом мире есть вещи, которые нам с тобой неподвластны. Вот так живёшь, занимаешься своими делами, и в один прекрасный день просто не можешь вернуться домой. И ведь никто не пришлёт тебе скрижаль с обвинениями. Довольно забавно.
— Это не шутки. Ты перестал появляться в зале Совета.
— А я начинал? Впрочем… Рад, что Совет заметил моё отсутствие. Возможно, однажды вы начнёте ценить то, что я делаю, и перестанете вставать на дыбы, когда я занят не тем, что вам нужно.
— Оэ… Разве сложно было изучать всё, что тебе интересно, и выполнять свои обязанности?
Оэлун тихо рассмеялся.
— О, ты совсем не меняешься. В детстве читал нотации о том, что нельзя воровать отцовские книги, теперь пытаешься вернуть на путь истинный, как будто только тебе известно, где лежит этот путь. Так... мило. У лун-вана действительно нет других занятий, Юн?
— Да что ты изучаешь?!
— Круг перерождений. Истоки. Жизнь. Смерть. И бессмертие. — Оэлун повёл плечами. — Не переживай, мне вполне комфортно в Цияне, брат.
— Ты настроил всех против себя.
— Мне пора начать беспокоиться? Дэви пойдут на меня войной?
— Оэ… Если я умру, что ты будешь делать?
— Вернусь. — Оэлун наконец встретил свирепый взгляд брата и оскалил клыки в хищной, холодной усмешкое. — Забавно было бы, как считаешь?
— Это не так устроено.
— Вот мне и интересно, почему это устроено именно так, брат? Не переживай. Ты достоин короны царя драконов больше, чем я. Жалко только, что прогуляться по дворцу больше не получится… С другой стороны, знаешь, как много видят звёзды по ночам?
— Ты… невыносим. Обещай мне, что никогда не пойдёшь в Сораан. Я не смогу тебя вытащить. Не повторяй судьбу тех, кто заигрывал с Бездной, пожалуйста.
— Это ты про отца?
Юнсан оторопел.
— У меня ещё есть голова на плечах, — рассмеялся Оэлун. — Его скелет — неплохое напоминание о том, чего делать не стоит. Занимайся своими обязанностями, брат.
— Ты не пойдёшь к Заану?
— Разумеется, нет.
— Ты врёшь.
— Что?
— Ты всегда врал, Оэлун.
— Юнсан?
— Ты убил себя, брат.
Прежде, чем он успел вскочить, Юнсан обернулся в дракона, и острые когти нанесли первый и последний удар, разрывая на куски его тело.
«Посмотри, как прекрасна Бездна, дэв».
***
Он очнулся в тронном зале Сораана, оплетённом живыми ветвями.
Первая задумчиво стояла, склонившись над Оэлуном, и рассматривала его, совершенно забыв, что нужно моргать. Неживая. Это лицо, этот голос, каждое её движение — просто маска, пустая и в пустоте своей невозможно красивая.
Оэлун хотел подняться, но рука провалилась под пол, венами врастая во что-то живое, во что-то мягкое, как воск, и плотное, как зернистые грани базальта. То, что казалось ему ихорозной грязью, на самом деле имело набор устойчивых свойств: сотни слоёв и вариаций тени, похожих и слегка различающихся.
— Ты странный, дэв.
— Удивила.
— Ты убил себя.
— Возможно. Но даже твой брат не знает, не обернётся ли против него этот эксперимент. Тебе не любопытно?
— Разве что слегка. Во многих знаниях — многие печали.
Оэлун усмехнулся. Голос Иды отдавался эхом и одновременно казался приглушённым. Помедлив, она сделала танцевальный шаг и спросила:
— Зачем?
— Чтобы жил Юнсан. И этот ошмёток, который он подобрал. Довольно бесполезный экземпляр.
— Ош-мё-ток… Смешно, — улыбнулась Первая. — Точное слово. Я запомню. Но зачем?
— Он мой брат.
— Ты не очень-то похож на того, кто будет рисковать ради брата.
— Как тебе угодно.
— И всё же… — Первая села напротив. — Зачем?
— Потому что такова моя воля, и потому, что я могу. Это самая личная из всех причин, Первая. Мне казалось, уж ты-то должна догадаться.
— «Догадаться»? Твоя душа всегда пряталась от меня в сумраке. У нас, асур, есть цели. У Юнсана тоже, он слеп, но вполне понятен. А ты… Без свойств. Без всего.
— Ты заблуждаешься. В последнее время у меня была вполне конкретная цель. Ваш вид был мне очень интересен.
— Посмотрел?
— Посмотрел.
— Понял что-нибудь?
— Как всё исправить. Вас. Брата. Мир.
— Да ну, — присвистнула Первая, снисходительно рассматривая Оэлуна. — Заан не додумался, а ты так сразу сумел.
— Почему бы и нет? Вы все — части единого организма. Разделённого, страдающего, воющего. Грызёте и пожираете друг друга, возводите стены, отказываетесь учиться взаимодействовать. Каждый хочет выяснить, у кого больше прав на Циян. Всё, что нужно... — Первая наблюдала за ним, и углы её губ слегка дрогнули. Её улыбка походила на тонкий кинжальный разрез. — Всё, что нужно, чтобы вы перестали рассыпаться — это объединить вас. Раз и навсегда.
