К счастью - а может, к сожалению, охотник понимал, что обманывает сам себя, желая принять вожделенное за действительное.
Еще Ахивир понимал, и понимал бесспорно, что его острое желание было вызвано не только похотью и магией ведьмы. Он прожил бок о бок с романкой почти два полных месяца. И все это время имел возможность вдоволь понаблюдать за будущей невестой. То, что восхищало его - суровость романской девы, ее прямота, склонность к порядку, усидчивость и устремленность к цели, будь то выжить в чуждом теле любой ценой или до гладка вычесать все добытые веллом шкуры, не были чертами еще неизвестной ему Марики. Все это составляло характер Инквизитора Альваха. И чем дальше, тем сильнее Ахивир склонен был признать сам для себя, что самым жгучим желанием его было вернуться назад и разбить проклятое зеркало до того, как в нем появилось отражение, которое он никогда не хотел бы увидеть. Ахивир полагал – и небезосновательно, что если бы не зеркало, романка навсегда осталась бы для него только романкой. Девой, которую он спас от надругательства и которой некуда было идти, кроме как за него замуж. Охотнику думалось о том, что не желавший огласки и позора для своего имени Альвах навсегда бы скрыл свою постыдную тайну и, в конце концов, смирился с новым положением. Ахивир так никогда и не узнал бы сущности замкнутой и молчаливой девы, и его разум не корчился бы теперь от попыток заставить себя смириться с тем, что внутри вожделенной для него женщины живет романский воин.
Останется ли невеста такой же желанной, если его убить? Ахивир не ведал ответа на этот вопрос. Он ненавидел Альваха, но всем сердцем хотел, чтобы тот оставил свой нрав, свой опыт, свой характер – все, кроме мужеской природы тому телу, в котором теперь был заключен. Ахивир понимал, что это было невозможно. И чем дальше, тем больше ему казалось, что он на самом деле желал забвения – но не для романа, а для себя самого.
Меж тем, разомлевшая романка подняла голову и провела ладонью по волосам. Ее пальцы ожидаемо окрасились коричневым, от соприкосновения с грязью, к которой какое-то время была прислонена голова. Романка досадливо дернула щекой и поднялась на ноги. Забыв обо всем, Ахивир смотрел, как девушка выбирается из воды, а мокрая рубашка едва ли скрывает то, что под ней. Романка отошла к своему мешку и вернулась с гребнем – еще одним подарком Ахивира до того, как он узнал об истинной сути той, кого считал своей невестой. Снова поспешно забравшись в воду – все же, воздух, хоть и не зимний, был прохладен, романка отошла на другой край водоема и, повернувшись спиной к Ахивиру, принялась распутывать свою тяжелую, толстую косу.
Тонкие, женские пальцы, снующие в тугих черных завитках, едва прикрытый тонким куском полотна стройный стан, быстрые движения романки, за множество недель сделавшиеся такими знакомыми и родными, в очередной раз помутили рассудок охотника. От невозможности прямо сейчас задрать эту рубашку и взять романскую деву здесь, в воде, велла начало трясти. Он пытался вызвать в памяти образ рослого, выбритого до синевы романа со страшным шрамом через всю щеку. Пытался искренне и яростно, но, как назло, от того образа сейчас осталось нечто размытое, что мало могло помочь. А хрупкая девушка – та, что уже почти распустила волосы, которые густой копной укрыли ее спину, была перед его глазами, хотя и в таком отдалении, которое только было возможно. Не в силах бороться с собой, Ахивир опустил лицо в воду, продержал его там столько, сколько смог, а потом вынырнул и принялся еще яростнее растирать спину и бока.
… Альвах был сильно утомлен. Его утомление достигло такого предела, что он был готов просить Ахивира о долгом привале – прямо на этом месте, ибо идти далее теперь был не в состоянии. Его мучили женские недомогания, и в такт им в голове ворочались мысли – тоскливые и тяжелые.
Роману думалось о том, что будет, если горгона откажется возвращать его облик. Либо, это окажется невыполнимым. Ведьма не для того накладывала свое проклятие, чтобы его снимать, и чем ближе была цель путешествия, тем яснее это понимал бывший Инквизитор. Ему нужно было быть готовым к тому, что придется до конца жизни оставаться женщиной – даже если горгона отпустит их с миром, и им вновь удастся миновать проклятый туман.
Отбросив страх и смертельную тоску, а так же все прочие мешавшие чувства, роман попытался мыслить здраво. Перед лицом Лея он принес клятву отдать свое тело магу в обмен на помощь с его стороны. Ахивир настаивал на том, чтобы Альвах выпил проклятое зелье. Однако клятва, которую они принесли друг другу, о зелье ничего не упоминала.
Выпить означало умереть. Альвах, даже при том, что с ним уже случилось, за исключением нескольких мгновений духовной слабости, не желал умирать.
У него ничего не оставалось из того, чтобы привязать к этому свою жизнь. Но прекращать жить он не хотел.
Можно было вылить зелье, притворившись, что выпил его. Однако Альвах не был уверен, что ему хватило бы душевных сил и на то, чтобы подчиниться Ахивиру, как женщина, и на притворство, чтобы скрыть оставшуюся неизменной суть.
Меж тем, хода из дома охотника ему не было тоже. Принц Седрик продолжал поиск своей сбежавшей «невесты», и любой, увидевший прекрасную романку в другом поселении тут же донес бы на нее за награду. Либо, что хуже, можно было столкнуться с вельможей, который посчитал бы ненужным делиться такой добычей с де-принцем, или встретить новую разбойничью ватагу. Но даже если бы Альвах миновал все опасности счастливо, и не был интересен никому из мужей, его все равно не ждал никто и нигде. У него не было дома, в который хотелось бы вернуться, или друзей, близких настолько, чтобы могли его скрывать. И, несмотря на то, что знание грамоты и воинская выучка помогли бы роману, пусть и подходившему к середине жизни, найти место в любом людском поселении любой земли империи Вечного Рома, кроме, разве что, земель бемеготов, все эти пути были открыты только для мужа. Женщина, в особенности молодая, не могла ничего и нигде. Даже Веллия, всегда возмущавшая романов ее отношением к женщинам, снисходительным настолько, что жены чувствовали себя в ней почти равными мужам, все равно не давала женщине, да еще безмужней, возможности подняться, либо просто жить в неприкосновенности и одиночестве. Альвах понимал правоту Ахивира – женщине нельзя было без мужа. В особенности, такой женщине, какой стал он – маленькой и хрупкой. Уже за одно появление в людских землях в одиночестве его могли признать ведьмой, либо – просто признать и выдать Седрику.
При одном воспоминании об огромном выродке, который был телесно куда больше Инквизитора в бытность мужем, и в чьих жилах наверняка мешались крови то ли геттов, то ли вовсе бемеготов, Альваха пробирал настоящий страх. Он не забыл ничего – ни своей униженной беспомощности, ни превосходства, которое выказывал ему де-принц, ни равнодушия к желаниям самого Альваха, ни дикой муки, которую познал в чужих, чудовищно сильных руках. Седрик являлся в муторных, изводящих кошмарах, после которых роман долго не мог уснуть. Его душу пекли страх, омерзение и досада – оттого, что до возвращения мужественности ему нечего было даже думать о том, чтобы одолеть этого великана. Вряд ли королевский отпрыск владел мечом хуже Альваха, но при том был не менее быстр и – гораздо сильнее. Поединок между ними не помог бы отомстить, а только кончиться поражением – опять поражением, после которого…
