При одном воспоминании об огромном выродке, который был телесно куда больше Инквизитора в бытность мужем, и в чьих жилах наверняка мешались крови то ли геттов, то ли вовсе бемеготов, Альваха пробирал настоящий страх. Он не забыл ничего – ни своей униженной беспомощности, ни превосходства, которое выказывал ему де-принц, ни равнодушия к желаниям самого Альваха, ни дикой муки, которую познал в чужих, чудовищно сильных руках. Седрик являлся в муторных, изводящих кошмарах, после которых роман долго не мог уснуть. Его душу пекли страх, омерзение и досада – оттого, что до возвращения мужественности ему нечего было даже думать о том, чтобы одолеть этого великана. Вряд ли королевский отпрыск владел мечом хуже Альваха, но при том был не менее быстр и – гораздо сильнее. Поединок между ними не помог бы отомстить, а только кончиться поражением – опять поражением, после которого…
Альвах резко открыл глаза и поднял голову из ложбины в почве, в которой до того так удобно ее расположил. Поймал на себе уже ставший привычным голодный полусумасшедший взгляд велльского мага и поднялся из воды. Ему пришло в голову вычесать волосы – ибо тому, во что он их уложил с таким трудом, минулась уже седмица. В романских обычаях было совершать малое омовение каждый вечер, и не менее раза в седмицу – большое, с использованием мыльного камня, нагретой воды и душистых травяных настоев. Невозможность всего этого в дороге приводила Альваха в раздражение, в особенности с тех пор, как сделавшись женщиной, он стал испытывать повышенную необходимость мыться чаще в определенных местах.
Выбравшись из воды и, спустя время, вернувшись в нее же, Альвах на всякий случай отошел подальше от Ахивира, который делал вид, что усердно моется. В голову пришла здравая мысль о том, что совместное купание необходимо было прекращать. Однако горячая вода – после долгого времени и необходимость заново переплести то, что бывший Инквизитор упорно продолжал называть косой, удерживали от необходимости выскочить из благословенной грязевой емкости и завернуться в несвежую шубу, подальше от мужских глаз.
Подавив раздражение, Альвах занялся тем, что именовалось женской прической. С трудом распутав длинные пряди, он опустил их в воду, отклеивая одну от другой, и пока осторожно действуя гребнем. Мысли навалились снова – вялые, тоскливые и тяжелые. Морда Ахивира и выражение похоти на ней вызвали новый приступ усталости и тошноты. Альвах успел смертельно утомиться от осознания того, что мужи видели только его тело – только тело, и больше ничего. Даже ведавший о сути Ахивир разглядывал губы, бедра, грудь – и это все, что в его глазах составляло существо Альваха. За всеми прелестями никому не были интересные его ум, способности, весь его жизненный опыт. Роман думал об этом, жестко дергая гребнем по собственным волосам.
Но, что еще хуже – сделай ведьма его уродливым, ничего бы не изменилось. Разве что, не испытывая вожделения, мужи выказывали бы не похоть, а презрение. Снова исходя из внешнего вида, а не внутренней сущности. Ведь, сделавшись женщиной, Альвах не растерял ума и знаний, которые копил всю жизнь, он по-прежнему понимал несколько языков, умел писать на двух, хорошо владел оружием, знал повадки нечисти и был осведомлен о ведьмах настолько, насколько был осведомлен далеко не каждый воитель из Храма. Все это могло бы продолжать служить делу Светлого и способствовать возвышению самого Альваха, если бы не…
Если бы это все не было заказано для женщин. Даже мужняя женщина не имела иного пути, кроме оставаться в тени своего мужчины. Когда-то Альвах с легким сердцем сдал родовое гнездо, изъездив пол-империи, потому что хотел большего, чем у него было. Последний потомок древнего романского рода Альва, он желал подняться так высоко, как было ему отмерено, и, как любил шутить, оставаясь наедине с Октавией – «сделаться если не императором, то его правой рукой».
Теперь же его уделом было в лучшем случае вычесывать шкуры, стирать одежду и вынашивать детей для охотника из отдаленного велльского поселения. Все, что составляло его суть, что могло бы помочь ему и другим – было теперь закрыто. И это было отвратительно, невозможно…
… несправедливо?
Вспомнившаяся Октавия невольно заставила думать о себе дальше. Эта шлюха была действительно дорогой, и за несколько ночей с ней Альваху приходилось расставаться почти со всем его жалованием. Но у этой женщины было то, чего не было у многих, подобных ей.
Она была умна – и очень образована.
Альваха всегда удивляло не то, что Октавия прочитала за свою жизнь книг во много раз больше, чем прочел он сам. А, скорее, то, что у нее оставалось время на чтение – ведь помимо молодого легионера она принимала куда более именитых и состоятельных гостей. Среди ее клиентов были те, кто без колебаний взял бы ее женой, ибо эта женщина стоила того. Она знала и умела так много, что разговоры с ней занимали Альваха куда более ее красоты, даже когда он был моложе и горячее. Он знал, что Октавия принимала советников и сенаторов, генералов и вельмож, и, быть может, даже кого-то из духовников. Тогда это казалось естественным – ведь, несмотря ни на что, Октавия была, хоть и очень дорогой, но все-таки шлюхой.
Теперь Альвах вдруг замер, пораженный простой мыслью, которая, тем не менее, раньше не приходила ему в голову.
Октавия была шлюхой, но она была свободна. У этой женщины не было мужа. Она сама решала, кого принять и, при том, общалась с самыми высшими, теми, к принадлежности к которым только стремился сам Альвах. Она – как и он, не желала участи жены, что всегда терялась в тени мужа. Октавия хотела большего – и избрала единственный возможный для женщины путь.
Единственно возможный.
Альвах яростно, но беззвучно взрыкнул, выдирая волосы с корнем. Гребень сновал в густых кудрях уже свободнее, чем раньше, но работы оставалось еще много. И, поглощенный своим занятием, роман пропустил момент, когда какое-то надоедливое сопение надвинулось вплотную.
Чья-то жесткая, шершавая ладонь стиснула бедро, поводя вверх и задирая мокрую рубаху. Другая легла поперек груди, ловя один из сосков и прижимая Альваха спиной к обнаженному мужскому телу. Застывший от неожиданности роман почувствовал шеей – поцелуй, а уже не прикрытой снизу полотном кожей…
Синий мир точно взорвался перед ним красной, почти бордовой бешеной яростью. Роман согнул руку и изо все сил двинул локтем назад, угодив туда, куда метил. Вырвавшись из ослабевших пальцев скрючившегося от боли Ахивира, Альвах развернулся и ударил кулаком снизу вверх – ударил с маху, не жалея. Согнутого охотника разогнуло мгновенно, и он с плеском упал на спину. Альваха толкнуло в грудь что-то сильное и упругое, отшвырнув от неловко поднимавшегося Ахивира, но ярость, которая продолжала полыхать внутри, давала новые силы. Он снова прыгнул вперед. Ударом босой ноги в лицо велла отбросило на кромку водяной выемки. Ахивир выбросил руку, но Альвах уже знал, что сила мага в мире Лии уменьшилась многократно. Бросившись в воду, он переждал мгновенно пронесшееся над ним заклятье и – прямо из воды, бросился на уже почти стоявшего на ногах охотника.
