А перед глазами Ритора стояло лицо того молодого мужчины в черной куртке, с нелепым в его руках эльфийским клинком. Лицо Убийцы Дракона.
* * *
На Викторе сухой нитки не было. Он разделся, выжал одежду и развесил по стенам купе. Замотался в колючий толстый плед, сел у окна.
Наверное, с «отдельным купе» он погорячился. Это была целая комната на колесах. Стены обтянуты розовым шелком, на потолке – две лампы в абажурах из цветного стекла. Массивная кровать, которой место в музее, а не в поезде, круглый стол с двумя креслами, резной бар красного дерева, заполненный бутылками и кувшинчиками. Надо же – после безумия схватки на перроне пришел миг комфорта.
Ярослав тоже смотрел в окно. Виктору было не по себе от молчаливой сдержанности паренька – нет, это не равнодушие, конечно, не цинизм… И все же от мальчишки, только что потерявшего трех братьев и отца, подсознательно ожидалась иная реакция.
– Ты видел раньше этот медальон? – Виктор кивнул, указывая на лежащую на столе миниатюрку.
– Да.
– Где?
– Он висел на стене у нас дома. Иногда отец его брал с собой… когда уходил надолго.
Исчерпывающая информация…
– Ярослав, я пока мало что понимаю в вашем мире.
Мальчик слегка пошевелился, по-прежнему глядя в окно. Там бежали холмы и перелески – мирный, буколический пейзаж. Чем дальше от дороги, тем гуще становился лес, сливаясь на горизонте в непроходимую чащобу.
– Отец говорил, что вы не сразу осознаете себя, – ответил он. – Я… я понимаю. Медальон – это знак стража Пределов.
– Твой отец был стражем. Значит, он следил за мертвыми, чтобы те…
Мальчик повернул голову, удивленно посмотрел на Виктора. Стало понятно, почему он так упрямо пялится в окно, – в покрасневших глазах застыли слезы:
– За мертвыми? А что за ними следить-то? Стражи смотрят, чтобы живые не обижали мертвых.
Виктор не нашелся что ответить – так нелепо выглядела ситуация.
– Они ведь не виноваты, – чуть укоризненно сказал мальчик. – Их вернули в мир, заставили думать и двигаться – когда они уже умерли. Им и так не досталось вечного покоя – так пусть достанется просто покой. Серые Пределы не дают им выйти и вредить живым. А живые… живым все можно. Они ходят за Предел, неживых добивают, снимают с тел украшения, кольчуги, оружие. Воруют всякое… у мертвецов там свои поселки, всякие странные вещи… нам-то и незачем, а все равно воруют… Вот на севере, где Пределы через городок прошли, монахи целый институт организовали. Ходят через Предел… изучают.
В его голосе послышалась обида.
– А там же наши, все наши! И люди, и эльфы, и гномы. Они не виноваты, что была битва, а потом их снова подняли из мертвых. Там мой прадед где-то… там последний эльфийский правитель и гномий совет… Стражи как могут народ попугивают. Мы… – это «мы» прозвучало так, словно мальчику было лет триста, – тогда специально остались. Клятву дали, что раз предали братьев, не дали им умереть, так теперь будем защищать. И защищаем.
– Поэтому твой отец разбойничал? – не удержался Виктор. – Чтобы отпугивать от Пределов?
Мальчик опустил голову. Тихо сказал:
– Нет… не только. Для этого тоже… но у нас тяжело жить. Зверья почти нет, и земля не родит – Пределы рядом. Жить чем-то надо…
– Я понимаю, – сказал Виктор. Через силу, потому что не мог, все равно не мог оправдать разбойников. Никогда ему не хватало доброты, чтобы понять уличную гопоту или благообразных казнокрадов, разваливших страну. И здешних разбойников оправдать он не мог – несмотря ни на что.
– Вы все равно на нас сердитесь, – сказал мальчик. – Я знаю. Вы сердитесь, но только простите отца.
– Я простил. Честное слово. – Эти слова дались легче, искреннее, и Ярослав благодарно кивнул.
Виктор встал, прошелся по купе, открыл бар и порылся в бутылках. Выбрал кувшинчик попроще – вдруг за все это придется еще платить? – бокал и вернулся за стол.
Напиток был божественным. Не бренди, как он вначале подумал, а крепчайший сладковатый ликер, в чьем вкусе угадывались десятки трав. На кувшинчике были выдавлены какие-то руны. Наверное, эльфийский напиток?
– Когда будет станция, ты сойдешь, – велел он.
Мальчик молча кивнул.
– Посмотришь, чтобы Предельника похоронили как положено. И вернешься домой. Кто там у тебя остался?
– Никого.
– Не пропадешь? – помолчав, спросил Виктор. Нельзя позволять мальчишке увязаться за ним, поддавшись жалости.
– Не пропаду.
– Хорошо. Я посплю. Когда будем подъезжать к станции – разбудишь.
Мальчик кивнул:
– Еще не скоро. Мы Пределы огибаем.
Виктор глянул в окно, словно можно было в лесном море обнаружить грань между миром мертвых и миром живых.
А ведь и впрямь – можно!
Это было почти неощутимое, неявное – и все же несомненное присутствие Силы. Будто пронесся через лес бурный поток – и деревья слегка присели, покосились; будто промчался шквал, изломав, скрутив ветви; пролетел быстрый верховой пожар, опалив, обуглив верхушки; взвилось облако пыли, навечно осев на листьях. Тянущаяся через лес полоса, тонкая, почти неприметная – и до сих пор, несмотря на сотни прошедших лет, живая. Барьер, граница. Серый Предел.
– Именем Четырех Стихий… – прошептал Виктор.
Опять наступило, нахлынуло – он уже не был собой или не только собой был…
– Воздухом и огнем, водой и землей – вечными силами отделяю вас от живых…
Поезд тряхнуло. Мигнули лампы. Мальчишка уже не сидел на кресле, он сжался в углу, с ужасом глядя на Виктора.
– И ставлю Серый Предел между вами и теми, кому лишь предстоит умереть…
И тут – ударило еще сильнее. Контрапунктом. Заволокло сознание. Провал, водоворот, вихрь, пламя…
Последние. Двое последних. Уже ощутивших его силу, уже догадавшихся, что даже им – не устоять. Пылающий лес, ливень льет с серых небес, но шипит, испаряясь, не в силах коснуться размокшей почвы. А он идет сквозь огонь – ему дана эта власть, даны силы противостоять всем стихиям.
И двое последних понимают это.
Небо больше не держит их, воздух подламывается под крыльями, и ливень прижимает вниз, и земля расходится под чудовищным весом чешуйчатых тел, и смертоносное пламя, так послушно испепелявшее врагов, теперь грозит взорваться в пасти.
Значит – они встретят его в человеческом облике.
Значит – и он настигнет их как человек.
Расплата. За тысячелетнее господство, за ярость и непреклонность, за нежелание поделиться хоть капелькой власти, за самомнение и гордыню.
Он выбран – и он станет знаменем новой эры. Вестником свободы.
Лес расступается, мелькает вдали полоска реки – и на берегу он видит последних. Мужчина и женщина, мужчина – в черных латах, женщина – в разорванной тунике. Ей досталось больше в скоротечные моменты схватки в небесах.
