Однако она не правильно поняла его удивление. Но слова Андреаса кое-что объяснили.
— Габриэлла, у тебя необыкновенно красивая улыбка, — заявил ее молодой родственник из Липовой аллеи. — Она исходит как бы изнутри и лучится так, что ты становишься другой! И это ты, такая кислятина, — закончил он скорее откровенно, чем любезно.
— Она не кислая, Андреас, — поправила его мягко Лив, — правильнее сказать — несчастливая.
Габриэлла смутилась и снова ушла в себя.
— Я тоже видел твои рисунки, — сказал Маттиас. — От кого ты унаследовала такие способности?
— От моей мамы, Силье, — пояснила Лив. — Вы же видели расписанные ею стены. Когда-то и я в молодости немного рисовала, но мой первый муж уничтожил во мне уверенность в себе, и я уже больше никогда не осмеливалась рисовать.
Габриэлла встретилась с ней взглядом. Обе они знали, что значит потерять веру в себя.
Молодые люди попросили показать им хотя бы один рисунок. Лив смущенная, как юная девушка, отправилась на поиски.
— Бабушка так мила, — сказал Маттиас после ее ухода. — Я думаю, что проект с детьми значит для нее бесконечно много.
— Для нас всех, — заметила Габриэлла.
Все согласно кивнули. Увидев акварели Лив, они почти онемели.
— Послушай, мама! — воскликнул Таральд, которого тоже пригласили посмотреть. — Почему ты никогда ничего не говорила? И не рисовала?
— Все произошло так, как я рассказывала, — как бы оправдываясь, ответила Лив, — со мной разделались.
— Это же фантастика, — воскликнула Ирья.
— Можно мне взять их в Липовую аллею и показать папе, маме и дедушке? — спросил Андреас.
— Но дорогие мои, — взволнованно сказала Лив, — это же ерунда!
— Ерунда? — воскликнул Калеб.
— Вот этот лучше всех, — заметила Габриэлла, указав на один из рисунков.
Глаза Лив погрустнели.
— Тебе действительно так кажется? Мне тоже. Именно эту акварель я хотела преподнести первому мужу. А получила оплеуху. Он тогда заявил: «Женщины должны держаться подальше от искусства. Это не женское дело, они должны только исполнять желания мужа».
— Это самое отвратительное из всего, что мне довелось слышать, — возмутился Калеб. — Мужчина и женщина должны быть равноправны в браке. В противном случае брак не имеет значения.
Остальные согласились с ним. Габриэлла задумчиво посмотрела на него.
— Да, сейчас я это знаю, — сказала Лив. — Но тогда я была молода и слишком чувствительна. Поэтому сейчас я понимаю потребность Габриэллы в спокойствии. Она так же легко ранима, как и я в то время. С годами становишься сильнее, девочка моя.
— Я надеюсь, — улыбнулась Габриэлла. — Вообще, интервалы между моментами, когда я вспоминаю Симона, становятся все продолжительнее. Все чаще и чаще обнаруживаю я, что забываю его. О, извини, — прошептала она, взглянув на Калеба.
— Почему ты просишь прощения? — удивился Маттиас.
— Я не получила разрешения от Калеба говорить о самой себе.
— Вы его получите, — фыркнул Калеб. — А среднего пути у Вас нет? Должна же быть альтернатива: или — или.
Она съежилась от его жесткого тона.
Он был раздражен и не выбирал слов.
— Я много лет провел в соседстве с возмутительной нуждой и убожеством среди несчастных большого города. Изучал их проблемы изнутри, заболел и устал от бессилия, ибо не мог им помочь! И вот пришел сюда и должен с пониманием обходиться с небольшим тщеславием! У дамы, которая обладает всем, что можно пожелать в жизни. Которая за один обед съедает больше, чем те бедняги за целую неделю! Нет, благодарю!
Габриэлла склонила голову, подавленная и несчастная.
— Но Габриэлла, — обратился к ней Маттиас, — ты ведь не боишься Калеба? Ты скажешь что-нибудь в свою защиту?
— Я не хочу, чтобы он сердился на меня, — прошептала она и к своему глубокому огорчению заметила, что в любую минуту готова расплакаться. Она, не пролившая ни одной слезы после ужасного случая с Симоном.
— Извините, — произнесла она шепотом и выбежала из комнаты.
— Но я же не… — начал взволнованно Калеб.
— В ее глазах ты злой человек, — сказала спокойно Лив. — Я знаю, ты пытаешься разбудить ее, но, по правде говоря, ты слишком резок! Тебе кажется, что она сейчас чересчур занята собой, не так ли? Я думаю, ты не прав, не понимаешь чувств, владеющих ею после того, как она была так грубо отвергнута женихом. Она не занимается собой, она настолько взволнована, что каждый нерв у нее натянут, она только и ждет, что каждый крикнет ей: «Убирайся прочь!» Поверь мне, я знаю, сама прошла однажды через такое. Была презрением одного человека изничтожена настолько, что мне потребовался огромный промежуток времени и все терпение Дага для того, чтобы прийти в себя. Габриэлла сейчас не в себе. Вообще же она приятный и осторожный человек и занята собой не больше других девушек в ее возрасте. Скорей, наоборот.
— Я сожалею, — сказал мрачно Калеб. — Должен я…
— Нет. Оставь ее сейчас в покое. Не думаю, что ей понравится, если ее увидят плачущей. А вот и она. Она снова контролирует себя.
Затем они разговаривали только на легкие и веселые темы.
В этот вечер Габриэлла сделала открытие: в Гростенсхольме происходят удивительные вещи.
Она уже давно перебралась в свою комнату и после того, как улеглась в постель, услышала шепот и шлепанье ног в коридоре над ней.
Затем раздался осторожный стук в дверь.
— Габриэлла, — раздался шепот из замочной скважины. — Ты не спишь?
Она встала, зажгла огонь и открыла дверь. Четыре пары испуганных глаз отражали свет.
— Мы слышали звуки, — сказал Никодемус.
— Входите, — пригласила Габриэлла. Все вместе они прошлепали в комнату.
— О, как хорошо здесь пахнет, — сказала Эли.
— Ой! — воскликнул Дрозденок Пер, скорчив гримасу. — Пахнет дамой. Духи!
Габриэлла рассмеялась.
— Что вы слышали?
— Кто-то ходит над нашими головами, — ответил Никодемус.
— Тяжелый волочащийся шаг, — сказала драматически Фреда.
— Ой, — воскликнул Пер. — И никакой не тяжелый, а крадущийся, как у несчастного духа.
Габриэлла вздрогнула.
— Мы боимся спать, — прошептала Эли.
— Девочки, забирайтесь в мою постель! Мальчики — в другую.
— Ты не можешь позвать Калеба и Маттиаса? — поинтересовалась Фреда.
— Среди ночи — нет, — быстро ответила Габриэлла, не желая сознаваться, что эта мысль пугает ее. Длинный путь по темным коридорам и лестницам.
Габриэлла бодрствовала, а дети лежали, приглушенно переговариваясь и смеясь.
— Как я услышу что-нибудь, когда вы шумите? — сказала она.
Они мгновенно умолкли.
Ей не нравилась мысль о том, что в Гростенсхольме, возможно, завелось привидение.
