Чем бы близнецы не занимались, они всегда делали это вместе. Вместе играли, вместе принимались за еду, вместе засыпали, держась за руки. Никогда порознь, только сообща, точно бы опасались упустить нечто из бытования другого. Они в жизни не ссорились, ничего не делили между собой и все время молчали. Даже разбитые коленки и локти не исторгали из них жалобных криков и слез. Они усаживались рядышком, переплетали пальцы и смотрели, как кровь сочится из ранки, покуда сама Кимала не подбегала к ним и не начинала причитать над покалечившимся.
Последнее казалось весьма удивительным для старейшины и его сыновей, и Кимала выкручивалась, придумывая различные небылицы, объясняющие поведение детей. Она сочиняла всевозможные россказни в меру своих способностей и фантазии, ощущая при этом горький привкус обмана на языке и заставляя себя сглатывать его, чтобы оградить приемышей отненужных им подозрений.
В тот же день, когда мужчины объявили об окончании работ, Кимала поспешила покинуть дом старейшины, хоть тот и призывал ее переждать зиму под его кровом, увещевая, что живность и в дом забраться может, если холода в пригорье придут. Бывшую служительницу не страшили ни дикие звери, ни морозы, она боялась людей, их осуждения и возможного вмешательства в свою жизнь, а потому предпочла с переселением не затягивать. Да и виделось ей, что не оставят Даровавшие жизнь близнецов без присмотра. Кимала не могла сказать, откуда в ней такая уверенность, но доверяла внутреннему чутью.
За ту плату, что Хранящая чистоту отдала кузнецу за помощь, старейшина снабдил ее провизией и обязал сыновей проводить молодую мать до ее нового жилища. Домик был маленький, но Кимала радовалась ему, как самому великому благу. Приемыши также казались довольными. С поблескивающими от любопытства глазками они сперва изучили внутреннее убранство жилища, а затем с не меньшим энтузиазмом принялись за окрестности. Тогда же она впервые услышала их голоса…
Особо мощный порыв ветра с дробной капелью обрушился на крышу хижины, заставив старое перекрытие жалостно застонать. Кимала заерзала под меховым покрывалом, гоня прочь звонкие восторженные голоса, принесенные непогодой из далекого прошлого.
Как же она испугалась тогда! Сердце замерло в груди от неожиданности и страха за их жизни. Ее малыши стояли над обрывом, возведя руки к небесам, и кричали: "Риан-а-а", - словно бы оповещая весь мир о своем появлении в нем.
Так Кимала узнала, как брат с сестрой именуют сами себя. С этого мгновенья больше не было Сариты и Ауранга, проведших три цикла в селении Огненных. Теперь появились Риана и Риан - на вид четырех кругов отроду, смотрящие на друг на друга одинаковыми синими глазами.
***
- Как она? Лучше?
- Не пойму. Горячка вроде спала, но в себя так и не приходит, - ответила Хитара вошедшей, при этом поглаживая лоб бесчувственной девушки, что тревожно вздрагивала на постели.
- Долго уже…
- А то. Десятая ночь пошла, - подтвердила знахарка, нашедшая и приютившая больную.
- Жаль. Молодая совсем.
- Почти как моя Ригита, - согласилась Хитара, вглядываясь в бледное осунувшееся личико.
Приглушенные голоса витали где-то рядом, зовущим шелестом проникая в сознание сквозь гул в ушах и набатное биение сердца. Литаурэль изо всех сил старалась зацепиться за них, чтобы выбраться из постоянно изменяющегося хаоса, среди которого металась в поисках выхода.
Или не выхода? Она задумалась на мгновенье, а затем застонала, поняв, что именно лишилась в бесконечности тоннелей и переходов, нескончаемо сменяющих друг друга пред ее затуманенным взором.
"Подожди!" - вскрикнула девушка, заметив крадущийся силуэт саблезубой кошки, и устремилась к ней, так и не разобрав, о чем именно хотел поведать неразборчивый шепот.
Сумасшедшая гонка вновь поглотила ее, заставив забыть обо всем на свете, кроме желания слиться с духом. Литаурэль, задыхаясь, стремглав летела к своей цели, но едва та оказалась в пределах досягаемости, Истинная уперлась в непреодолимую препону, за которым поблекло и растворилось сияющее тело тагьери.
- Ну, вот! Опять! - воскликнула Хитара, когда юная больная забилась в конвульсиях. - Руки держи! - приказала она собеседнице, навалившись на грудь своей подопечной, которая, выгнувшись дугой, впилась пальцами в собственное горло, словно собиралась разодрать его в клочья.
Некоторое время женщины в молчании боролись с девичьим припадком, а затем, когда судороги прекратились, знахарка пояснила:
- Жар спал и началось. До того смирная была.
- Плохо дело.
Пришедшая сочувственно покачала головой и, одарив Хитару подбадривающим взглядом, торопливо покинула комнату. Не было в ней должного сочувствия и смирения, чтобы выхаживать хворых. Воды подать Утага могла. Недолгим разговором развлечь тоже, но сидеть у постели и наблюдать за мучениями больного нескончаемые дни и ночи у нее терпения не хватало.
- Для этого у нас есть Хитара, - успокоила себя женщина, направляясь к садику с лечебными травами.
Вот в земле повозиться - это она всегда готова. Удобрить и выходить слабый росток - ее стихия и вожделенная обязанность. Утага никогда не перекладывала ее на других женщин. Побеги целебных трав только ее вотчина, к которой Удалившаяся не подпускала ни одну из сестер. Негласный уговор между ними подразумевал, что каждая занимается тем, что лучше всего умеет делать.
Истарг честнейшим образом пытался выполнить оба из полученных им наказов, даже несмотря на их полнейшую несопоставимость и абсолютное противоречие одного другому. Предупреждающий шепоток Лутарга адресованный ему перед тем, как молодой человек покинул Анистелу и отправился на поиски Литаурэль, гласил: "Под уздцы поведешь, если придется", - и настоятельная просьба его матери: "Поторопись, пожалуйста, не задерживайся", - соответствовали друг другу примерно так же, как искрящаяся гладь Дивейского моря устремляющимся ввысь Трисшунским горам. Вот только накрыть его своим недовольством они обещали в равной мере неприятно и болезненно. Физического наказания Истарг естественно ожидал от невоздержанного духа Лутарга, ибо представить Расу за подобным занятием просто напросто не мог.
Именно поэтому юный гвардеец делал все допустимое, чтобы лишить членов вейнгарской семьи возможности обвинить его в нарушении приказа, хотя эти скромные потуги, скорее были направлены на успокоение его собственных метаний, нежели на выполнение обоих требований.
Как и наказывала Лураса, Истарг в дороге не задерживался. Позволял себе лишь короткий восстановительный сон, и вновь отправлялся в путь. Перекладных менял при каждой удобном случае, как того требовало почти безостановочное передвижение, хотя коней не гнал, в угоду пожеланиям Лутарга. За собой, конечно, не вел, но и на галоп не переходил. Передвигался исключительно средней рысью, казавшейся ему уступкой каждому из несоответствующих друг другу наказов.
