– Вы получите наш ответ. И заключение тоже. Прощайте.
Дверь за послами закрылась. В мрачной тишине, повисшей вдруг в Зале, было слышно только шумное дыхание Повелителя.
Взгляд скользил по полкам, столам и стенам. В этой комнате он провёл последние два десятка лет своей жизни, но сегодня он должен уйти. Если ему хоть чуточку дорога его ещё не совсем надоевшая жизнь.
Час назад он был вызван в покои Мирцеи, причём туда его сопровождали два Золотых Меча, остававшиеся у дверей в течение всего их недолгого разговора. Мирцея, в лиловом халате, невыгодно оттенявшем бледность её усталого лица, не стала ходить вокруг и около. Добавив в свой голос приличную порцию металла, она заявила стоящему перед ней лекарю:
– Надеюсь, ты в курсе, что из Солонии прибыли люди, среди которых младший сын Эльмы Гинратус. Сегодня они потребовали выдать им её тело, чтобы захоронить в семейном склепе. – Лабус слушал, не прерывая. – И совершенно понятно, что этого мы сделать не можем.
Мирцея пристально смотрела на лекаря, не особо ожидая от него ответа, но тот посчитал, что пришло время что-то сказать, и промямлил:
– Пожалуй… Не думаю, что им понравится то, что они увидят…
– Вот именно. Любой деревенский костоправ сразу поймет, что баба утонула, а не умерла от чего-то там ещё. Поэтому… – металла в голосе прибавилось, он уже просто резал слух, – ты к завтрашнему утру должен написать и закрепить своей подписью заключение о смерти этой идиотки от внезапной и крайне опасной болезни, приключившейся у неё на фоне нервного истощения. И что все твои знания и умения как лекаря не помогли справиться с этой пока неизвестной в Остенвиле заразой.
Жена Повелителя умолкла. Молчал и Лабус, обдумывая услышанное. Сердце глухо и тяжело ворохнулось в груди, отозвавшись острой болью. «Ну, вот и всё…». Дальше мысль думаться не хотела, застряв на этой нехитрой фразе. Он поднял голову. Мирцея с напряжённым лицом уставилась на него, в её тёмных глазах застыла тревога.
Лекарь кашлянул и, потерев пальцами переносицу, тихо выдавил:
– При всём моём уважении к роду Корстаков, к которому за эти долгие годы я привык относить и вас, госпожа Мирцея, должен сказать, что не смогу дать требуемого вами заключения. И даже если оно будет написано кем-то другим, я никогда не поставлю под ним свою подпись.
Мирцея откинулась на спинку кресла и нервно улыбнулась:
– Ну, ничего другого я и не ожидала! – Она потянулась за стоявшим на столе кубком и отхлебнула из него большой глоток вина. – А придётся, дорогой мой Лабус, придётся. Или ты считаешь, что какая-то паршивая бумажка стоит того, чтобы рисковать миром и спокойствием целой страны? – Мирцея сделала ещё один глоток. – Не-ет, дражайший лекарь, не стоит…
– Вы ошибаетесь, госпожа. – Лабус прислушался к неровным толчкам своего сердца. – Моя репутация Главного лекаря не позволит мне дать ложное заключение о смерти, как бы вам ни хотелось скрыть гнусное преступление.
– В таком случае – бывшего Главного лекаря! И я не намерена больше тратить время на разговоры! Я слишком устала, уговаривая этих тупоголовых остолопов из Солонии, чтобы ещё и собственному лекаришке объяснять, что для Повелителя Нумерии сейчас важна эта твоя небольшая… услуга!
Лабус упрямо молчал, глядя себе под ноги.
– Иди! У тебя есть два часа на раздумье, и я надеюсь… очень надеюсь, что ты примешь правильное решение. И нужное мне заключение о смерти Эльмы будет на этом столе… – Рука со сверкнувшим в свете лампы бриллиантом легла на круглый столик из красного дерева. – А иначе… – Женщина встала и отошла к окну, за которым уже догорал короткий день ранней весны.
– А иначе?
Мирцея резко обернулась и, окинув лекаря с головы до ног презрительным взглядом, улыбнулась:
– Ты мне казался умнее, Лабус. Или годы сытой, беззаботной жизни и твой ум покрыли плесенью? Тогда хочу тебе напомнить – нижний этаж Саркела свободен. А морской воде всё равно, кто будет в ней захлёбываться!
Визгливый хохот стегнул его по лицу, и, уже покинув комнату, Лабус всё ещё морщился от этих пронзительных звуков. Золотые Мечи, как привязанные, шли за ним, но когда он попробовал свернуть в коридор, ведущий в сторону от его комнаты, один из стражников вежливо, но жёстко пресёк эту попытку.
– Прошу прощения, господин Главный лекарь, но мы должны исполнить приказ жены Повелителя – доставить вас в ваши покои, а через два часа снова отвести в покои госпожи.
Лекарь молча кивнул – они выполняли приказ, и он не мог их за это винить. А вот он приказ Мирцеи выполнять не собирался.
Стражи остановились у его личных покоев, но Лабус прошёл по коридору дальше, к комнате, где он принимал больных и готовил лекарства. Золотой Меч попробовал возразить, но лекарь сурово глянул на него:
– Госпожа Мирцея попросила меня подготовить документ, а всё, что мне для этого потребуется, находится в этой комнате. Можете убедиться, что в ней никого нет. И попрошу не мешать мне – документ очень важный, и я хочу выполнить поручение в срок!
В комнате действительно никого не оказалась, и лантары заняли свой пост, приготовившись терпеливо ждать. Оставшись один, Лабус упал на высокий табурет. Сердце всё ещё отдавало болью, но уже не колотилось, как пойманная в сеть пичуга. Ему нужно было успокоиться и всё тщательно обдумать.
После смерти Палия он постоянно возвращался к мысли, что вскоре наступит время, когда его услуги перестанут быть нужны новому Повелителю. Появится новый Главный лекарь, а он, наконец, сможет оставить эту суетную должность и купить давно присмотренный домик в Торговом конце Остенвила. И станет блаженствовать с какой-нибудь интересной книжицей в маленьком ухоженном садике, принимая солнечные ванны и слушая пение птиц по утрам.
Вот и чудненько… Лишнее подтверждение тому, что мечты имеют одну постоянную особенность – рушиться в тот самый момент, когда кажется, что ещё мгновение – и всё будет именно так, как ты, старый дурак, себе напридумывал! Будет тебе и домик, и садик, и птички по утрам… если унесёшь отсюда свою задницу! Причём в ближайшие два часа…
Тяжело поднявшись, Лабус дотащился до полки у окна, где отыскал бутылочку из тёмного стекла. Накапав немного жидкости в маленький стаканчик, он плеснул туда воды из кувшина и залпом выпил. Скривившись от горечи, он выждал пару минут и с удовлетворением отметил, что боль отпускает. Сунув почти полную бутылочку в карман своего балахона, он уселся на диван и замер, устало прикрыв глаза.
Если бы он верил хотя бы в одного из предложенных жителям Нумерии Богов, то сейчас бы непременно горячо ему молился. Но, за неимением веры, он мог только похвалить себя за дальновидность и житейскую предусмотрительность, которая при нынешних обстоятельствах оказалась редкой удачей.
