покоились вынутые из рам витражные плоскости и где хрупкая Симона, одетая по-рабочему, в брюках и мужской рубашке навыпуск, терпеливо подновляла старые изображения. Заходил так, по мелочи, уточнить, с какой стороны Богородица должна держать ребёнка, или каким именно жестом должен благословлять плавающих святой Никола Морской…
Линии! Именно линии!
Линия ведёт взгляд. Как именно она должна его вести?
От складок одеяния — к очертаниям фигуры, от жеста — к движению, от взгляда — к тому, что находится в направлении этого взгляда… И как всё это втиснуть в узкие очертания витража?
Я сердился. У меня ничего не получалось. Непривычную задачу поставили передо мной! Симона тоже хмурилась, проглядывая мои эскизы, но ничего не говорила. Я… или другого, более знающего кого-то пригласят потом? Не всё ли равно…
Но она очень сочувствовала мне, и это было видно.
Потом я плюнул и вместо того, чтобы проводить часы в своей комнате, принялся гулять по городу. Интересно, когда-то мне довелось неоднократно бывать в Анзурессе, но вот сюда, ещё далее Анзуресса, добираться не удавалось никогда.
Я зарисовывал всё: дома и улицы, деревья и цветы, людей, животных, паруса кораблей в гавани, бельё на верёвках, повозки, скамейки, даже урны…
Мне казалось, что я вернулся в детство.
Вечером я просматривал свои находки и лишний раз убеждался насколько же я бездарен.
Не складывалось картины! Что поделать…
Отчаявшись, я отправился жаловаться к своей королеве. Тайра тоже посочувствовала, пожалела, кое-что посоветовала, тоже — так, по мелочи. А потом сказала:
— Возьми-ка ты плащ, да отправляйся в горы.
Я так и сделал.
Там я, конечно, тоже сделал немало набросков: солнце на восходе, солнце на закате, горы под солнцем, пейзаж ущелья, пейзаж города с высоты. Ночи сейчас стоят холодные, я щёлкал зубами, но терпел. Совершенно измученный бессонными ночами и жарою дня, изнывшими от постоянных подъёмов и спусков ногами, спустя трое суток, я вернулся в город и, даже не заходя на море, завалился спать.
"Горы не знают прямых линий" — пришла мне мысль во сне.
Ну и пусть себе не знают! — перевернулся я на другой бок.
Подумаешь, линии. И чего это я к ним так привязался?
Но мысль не отпускала.
Чертыхнувшись, я поднялся и сделал несколько набросков — по памяти: изгибы пластов на обнажениях пород, искривлённые ветви кустарника, бесформенные глыбы скал, зубчатые оконечности вершин, ещё что-то…
Лёг и заснул окончательно — до самого утра. Что-то снилось мне тогда, и образ наползал на образ…
А рано утром я, скрепя сердце, снова засел за свои эскизы.
Вот тут-то оно и началось.
Слуга с беспокойством унёс тарелки с почти нетронутым завтраком. С ещё большим беспокойством и даже каким-то ужасом обратил внимание на то, как, стоя посреди комнаты, я то безмолвно вожу по воздуху руками с шевелящимися пальцами, то с победным воплем лихорадочно черчу в блокноте. Я его видел… и в то же время не замечал.
Он принёс обед, затем снова пришёл за тарелками и застал меня за теми же занятиями.
— Как вы себя чувствуете, мой господин?
Но я только кивал и отмахивался…
Правда, ужину я, к его огромной радости, всё же отдал должное, и даже попросил принести ещё. После ужина, захватив блокнот, я пошёл гулять по городу, останавливаясь чуть ли не у каждого фонаря с тем, чтобы вновь и вновь зафиксировать на бумаге тот или иной образ.
Я знал, что назавтра представлю Симоне…
— Ага, ага, ага, — одобрительно сказала она, просмотрев предварительные эскизы. — Так. Сколько их у тебя, три? И всё? Хотелось бы немного побыстрее.
Я готов был убить её… Или… вначале всё-таки расцеловать от души?
— Да, — прибавила она, бесстрастная как ледяная вершина, — хорошо бы поменьше деталей. Взгляд рассыпается — вот здесь, здесь и, пожалуй, вот здесь… Учитывайте, что это всё-таки будет в цвете. Не получилось бы излишней пестроты… А так хорошо. Когда ВЫ думаете завершить свою работу?
И начала пояснять, что рисуночки в блокноте — это, несомненно, хорошо, но настоящие эскизы мне придётся сделать на больших листах, а это тоже потребует немало времени…
И она, — инта каммарас, о`на харрактанайя, чёрт подери, наконец! — была безусловно права.
И работа моя закипела!
Это трудно объяснить… Образы… невыдуманные, в непридуманных, пришедших ниоткуда очертаниях, связках друг с другом, вспомненные, пришедшие во сне и наяву, из жизненного опыта, из разгулявшегося воображения, из осмысления мелодий и сюжетов, когда-то виданных мною узоров на камнях, из очертаний растений и морских волн, надутых парусов и развевающихся тканей…
Пожалуй, самое трудное — было их укрощать… хотя нет, было ещё труднее — от них порой отказываться, когда они не вписывались в картину… хотя, тоже нет — видоизменять их таким образом, чтобы они в картину всё-таки вписались.
— О!.. Ага!.. — говорила мне теперь Симона. — Это значительно лучше. Пожалуй только…
И я слушал её советы… и был безумно благодарен ей.
И ещё, конечно, благодарен Тайре…
3
— И нужен ли был тебе "добрый дядечка"?
— Кто? Какой… А!
Я усмехнулся и ответил ему, что, вообще-то и дядечка тот пресловутый, в принципе, конечно мне не помешал бы… хотя, если честно, когда работа поручена мне, то, явись мне в те минуты этот дядечка, я бы, наверное, порвал его на части, чтобы не лез с советами, потому что это ведь бывает нечасто, когда всё складывается само по себе. Мои образы сыпались на бумагу как перезрелые плоды… но ведь я художник, это для меня привычно, я живу этим…
— Ты ищешь оправдания самому себе. Ты скромен… хотя я могу понять внутреннюю причину этой скромности. Ты стесняешься признаться, что тебе как будто помогал кто-то. Кто-то, чьё соавторство ты подозреваешь, и кого сейчас весьма глупо и нарочито путаешь с тем самым "дядечкой". Правда, такое в истории бывало, и не только с тобой… Хочешь, я прочитаю тебе твой же рассказ?
И он прочёл его. И прибавил к тому:
— Если отсюда выбросить твои "ага" и "ну", то, по-моему, получается не так и худо. Тебе самому как кажется?
— По-моему, неплохо… А что, ведь я говорил о том, что хорошо знаю…
— Вот именно. И говорил это своим собственным, а не заимствованным у кого-то языком. Что, скажешь, тебе и в этом помогает какой-то посторонний "дьЯдечка"?
Он отчётливо выговорил это новоизобретённое им только что слово. Я наконец-таки понял его…
— Есть легенда, по которой Бог, уставший от просьб, задумал скрыться от человека. Спрятался он в океане — человек нашёл его. Укрылся в лесу —
